Следом за женщиной шел старичок. Он молчал, но машинка в правой руке у него уже двигалась. Минуту спустя в густой гриве мальчишки легла — от шеи до лба — широкая светло-серая просека. Стриженый поежился, задрожал и вдруг завопил:
— У меня туберкулез! У меня туберкулез!
«Где моя кружка?»
Было их в шестом классе семнадцать человек. Посмотришь сзади — и не отличишь, где мальчик, где девочка. К тому же все в платочках: остриженная голова зябнет.
Между тем занятия набирали ход. Учителя растолковывали новый материал, отсчитывали параграфы и примеры на дом, к доске вызывали, отметки ставили, но для ребят это была как бы скорлупа жизни, а главное состояло в другом: сколько еще до обеда осталось? Четыре урока… два… один.
Не переживали, как до войны: ах, вызовут! Слушали, что говорит учитель, записывали, отвечали, но «обеденная» мысль не отходила ни на шаг. И неудивительно, что самым интересным на уроках были записки, которые Нина и ее соседка Лиля Тухканен передвигали друг другу по парте:
«Лилька, с чем ты больше всего любишь бутерброды?»
«С колбасой».
«А я с сыром».
«А еще с маслом и килькой».
«И с осетриной».
Перепробуют это, и аппетит их идет дальше.
Иссякали первые, вторые и третьи блюда. Тогда девочки начинали рисовать каждое кушанье. В красках изображали, аппетитно. А внизу подписи делали. Для непосвященных.
— М-да, — как-то заметил учитель физики, перелистав эту тетрадь. — Надо срочно отправить в издательство вашу книгу. Жаль только, сейчас в типографии красок мало: мыши съели.
Завтрак — что с него, если это кусочек хлеба да кружка чаю или молока соевого. Вот обед — дело другое. Из двух блюд.
Ели они так. Быстро схлебывали жижу, а осадок дрожжевого или соевого супа сливали в кружку. Затем туда же препровождали второе. Это должно было стать и полдником, и ужином, и всем чем угодно, потому что до завтрашнего дня ничего не предвиделось. Потому-то кружку и берегли пуще самой жизни. Знали твердо: пусть хоть небо обрушится, кружка должна уцелеть, не опрокинуться.
Однажды вышли они из школы, и начался сильный обстрел. Люди они были опытные и на дальние разрывы не обращали внимания. А тут чувствуют: по ним бьют, по ужину, значит, метят. А спрятаться, как назло, негде — пустырь.
— Нинка! Бежим! — не выдержала Лиля.
Побежали. А у Нины порок сердца. Двадцать, тридцать шагов она еще может впритруску, а потом сердце к горлу подкатит, и поневоле пойдешь шагом.
Так и шла: в одной руке портфель, в другой кружка. Только бы не испугаться, думала, если рядом ударит, не опрокинуть ужин. Вот и дом. И тут ка-ак засвистит!
Не успела Нина сообразить, что же делать, как какой-то военный толкнул ее к стене, в нишу, упал, собою накрыл. Только успела заметить, что кружка рядом, не опрокинутая. Грохнуло. И… напоследок успела подумать: «Убили».
Потом рассказали ей, что снаряд угодил прямо над ними в дом. Балкон обрушился. Но они в нише были — лишь немного зацепило обломками.
И когда принесли Нину в медпункт, очнулась она, глазами шарит, спрашивает:
— Где… моя кружка?
— Тут, девочка, тут! — почему-то обрадовались все. — И портфель твой, и кружка. Вот, смотри. Завтра приходи на перевязку. Сможешь?
Слон прыгает из трамвая
Они еще и по фамилиям друг дружку не совсем хорошо знали, а прозвище каждому уже было припечатано. Лиле Тухканен не повезло: как раз в это время в классе проходили инфузорий, и кто-то окрестил ее амебой. Нину же величали слоном: была она нрава добродушного, но во гневе свирепая. К тому же выше всех в классе, хоть и тощая, да кость широкая. А Лиля маленькая, тоненькая. И это навело Нину на дельную мысль:
— Знаешь, Лилька, вообще-то, если я Слон, то тебя надо было назвать Моськой.
— Ничего, — подумав, сказала Лиля, — амеба тоже непвохо. — Она не выговаривала букву «л».
И до того прилипали эти клички, что не отодрать было. Спустя несколько лет, когда подруги учились уже в девятом классе, произошел с ними такой казус.
Собрались они тихим зимним вечером погулять. Сели в трамвай, на Невский едут. Уже не заморыши блокадные, — симпатичные девушки, комсомолки. В том возрасте, когда кто-то нравится и сама хочешь нравиться всем. К примеру, вот тем двум курсантам, которые о чем-то толкуют на площадке вагона и будто бы невзначай осторожно косят на девушек глазом.
Народу в вагоне мало, но места заняты. Но вот два освободились. Лилька, конечно, сразу туда, села, придерживает рукой, зовет через весь вагон: