Майским днем возвращалась Нина домой и не знала, какой счастливый сюрприз ее ждет. Только вставила ключ в замочную скважину, как дверь сама распахнулась и на пороге…
— Ох, мамочка! Наконец-то и ты…
— Чего же ты плачешь? — говорит Мария Владимировна, а у самой голос дрожит.
В госпитале
Весенне-летний учебный год кончился 31 августа, а 1 сентября начался новый, нормальный.
— Амебка, скажи, чего требует фронт?
— Фронт? Снарядов.
— Ну ладно, а наши тимуровские бабушки и дедушки?
— Ухода.
— Правильно! А вожатая чего требует?
— Чтобы мы в госпиталь шли.
— Тоже верно. Ну, а мы с тобой чего требовать будем?
— Не знаю.
— И я не знаю, — вздохнула Нина, что с ней редко бывало.
Разговор этот происходил в тот день, когда вожатая сказала:
— Девочки, ведь в нашей бывшей школе теперь госпиталь. Давайте пойдем туда и сделаем все, что можем, чтобы раненые быстрее поправились, вернулись в строй.
Как решили, так и сделали. И вот они уже на пороге 138-й школы. Раздеваются, входят, останавливаются у дверей и растерянно думают: «И что мы тут можем сделать?»
А палаты хирургические, для тяжелораненых. Бинты окровавленные, дядьки обросшие смотрят. Кто стонет, кто в забытьи бредит. И воздух такой, что хоть ножом его режь. Духота. А им вдвойне жарко — стыд жжет. Вот стоят они, молодые, здоровые, а две старенькие нянечки носятся от одного раненого к другому да еще успевают им говорить что-то ласковое.
В эту минуту явился избавитель.
— Товарищи, — обратилась к раненым женщина-врач, — к нам пришли пионерки. Я надеюсь, что вы с ними подружитесь. А вы, девочки, пока познакомьтесь с нашими больными и выберите себе любого, с кем бы вы хотели дружить. Для начала напишите письма от имени тех, кто не может.
Нина забрела в палату, где лежали четверо. И у всех головы забинтованы. И даже глаза. Подошла она к первой койке, на стул робко присела. Одернула платье, представилась:
— Я пионерка… Иванова Нина.
— Очень приятно… — раздался густой мужской голос. — А я Николай Иванович Горовой. Давай познакомимся. — Он наугад протянул широкую, как лопата, пятерню. Утонула в ней узенькая ладошка. — У-y, какая же ты маленькая. Сколько тебе лет?
И начала Нина рассказывать. Кто у нее папа. Кто мама. А кто она — и без того ясно. Только одно утаила — что отличница. Да это неважно.
Потом майор Горовой о себе рассказывал. Вот было интересно! Ведь он летчик.
Когда Нина попрощалась («до завтра») и вышла в раздевалку, там ждала ее Лиля.
— У тебя кто, Своник? — побежала навстречу.
— Майор Горовой.
— Ай! — воскликнула Лилька. — А у меня лейтенант.
— Николай Иванович — летчик!
— А Витя пе…хотинец. Он говорит: «Пуля дура, а штык молодец».
— Как, как?
— Пулю-дуру, говорит, поймал. Я ничего не поняла, а только спрашивать неудобно.
В первый свой госпитальный день жались они по уголкам, робели. Но работа быстро нашла, закружила всех. Бинтов не хватало, и в госпитале нарезали полосы марли, а ребята сматывали их. Накрутят немного на карандаш, потом ладонь на ладонь, а в середине валик этот и катают бинты. Хоть и рыхлые получаются, зато всем хватает.
Полы мыли ребята, в тумбочках прибирали, слабых кормили, а когда начиналась бомбежка, подставляли плечо, в убежище помогали спускаться.
Раза два в неделю ребята давали концерт. Декламировали, пели. Популярней всех были «Синенький скромный платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь». Сами они еще плохо понимали, почему эти песни больше всего нравятся раненым, но майор Горовой так объяснил Нине: «Потому что здесь о любви, а также о верности».
Не поверить такому человеку было нельзя. Но если признаться, самим артистам больше всего нравились собственные частушки. Пели их под гармошку, и главное было, чтоб в рифму да про победу. Ну, а все остальное тоже имелось:
Давно ли пришли сюда, а теперь без госпиталя, без новых друзей и не мыслилась жизнь. Гордились ими, грустили, когда наступал час разлуки.
До горизонта и обратно