За водой
Рано утром, с кувшином в одной руке и маленьким бидончиком в другой, я спешу на Неву к Литейному мосту. А еще надо в школу успеть! Прорубей много, и у каждой очереди. Черпают воду кто чем. Иной дистрофик на саночках привезет несколько кастрюль да полчаса наполняет их. Я и сам такой же точно.
Был у меня и другой маршрут: на Финляндский вокзал. Из всех ленинградских вокзалов он один работал всю войну. Здесь шум не смолкал ни днем ни ночью. Отсюда эвакуировали на Большую землю, ленинградцев, отправляли в тыл раненых. Сюда везли грузы с Ладожского озера и дрова для всего города.
Было на вокзале одно особенно оживленное место: маленький домик с краном в стене. Кипяток!
В очереди за кипятком я впервые познакомился с моими одногодками, с ними потом встретился в школе.
Кипяток — это живая вода тех лет. Не было дров, воды, а тут — драгоценный кипяток. Для всех! Норму отпуска соблюдали сообща. Много наливать никто особенно не решался, поэтому кипящая вода доставалась всем.
За чаем сходить — значит, кипятку с вокзала принести. И ходили за ним издалека, даже чехлы ватные делали, чтобы не остыла дорогая водичка по пути.
Уроки в подвале
Приближался Новый год и конец второй четверти. Анна Алексеевна раздавала табели. Дошла очередь и до меня. На листке в клеточку я прочел: дисциплина — «отлично», письмо — «хорошо», арифметика — «посредственно».
Сидели мы в бомбоубежище, которое находилось против 138-й школы, в подвале заводского здания. Стены вздрагивали от беспрерывной канонады.
Чернила на столе у Анны Алексеевны давно уже замерзли и разорвали чернильницу.
Во время урока класс зашумел. Так и есть, опять Маланов рисует. Шапка-ушанка у него развязана, а варежки лежат на парте. Он рисует и смеется, да еще рассказывает. Учительница его не ругала за это. Она спросила:
— Ну, что у тебя, Юра? — и подошла посмотреть.
Все тетради у него разрисованы, а все нарисованное — истинная правда: горят немецкие самолеты, взрываются танки с крестами и свастикой, фашистские солдаты лежат в разных позах, а наша морская пехота атакует. Ух, здорово! Юра даже называл фамилии бойцов, только его поправляли:
— Выдумываешь! Шефы не так говорили.
Над школой шефствовали моряки с «энского» корабля. Они иногда заходили к нам в первый класс, но никогда нас не приглашали на корабль. Все корабли в войну назывались «энскими», но «свой» мы знали: он охранял Литейный мост от вражеских самолетов…
Олег Скворцов пришел в наш класс поздно осенью 1942 года. Долго не могли его научить правильно держать карандаш. Рисовал он палочки и черточки, буквы по частям и цифры тоже. Однажды Скворцов принес домашнее задание, и Анна Алексеевна спросила:
— Почему ты до сих пор притворялся, что не можешь буквы писать?
Мальчик понурился и ответил, что вовсе не притворялся, а это папа написал ему домашнее задание.
С его папой вскоре познакомились все. В депо Финляндского вокзала пришел на ремонт бронепоезд. Машинист бронепоезда и был отец ученика Скворцова.
Из рассказов машиниста и его сына мы узнали много интересных военных историй. Не случайно приехал бронепоезд. После Нового года весь мир узнал о победе под Ленинградом. Блокада была прорвана.
Пленные гитлеровцы стали все чаще встречаться на улицах города. Они разбирали развалины, пилили дрова. Ребята показывали на немцев Мане Зориной и допытывались:
— Где ты у них рога высмотрела? Они тоже люди, только враги, их Гитлер послал убивать нас, а наши их поймали.
Голодная учеба
К дистрофии прибавилась еще и цинга. От нее нам стали давать по полстакана мутного зеленого хвойного настоя. Пили не все, но находились любители, выпивавшие за троих. Анна Алексеевна замечала тех, кто не пил, а на уроках сидел и зубы свои раскачивал. В столовой она насильно вливала им в рот противоцинготный настой.
Ученика пятого класса Клюева с трудом поднимали по лестнице на третий этаж. Нашей учительнице тоже стали помогать, когда она шла по лестнице. И из других классов учительницы друг друга держали под руки. Голод брал свое.
Я очень ослаб, стал пропускать занятия и наконец оказался в больнице для детей. Болезнь у всех была одна: дистрофия. Не помню, на какой стадии ее у меня признали, но увидел я в больнице таких дистрофиков, что и не снилось. Кожа, натянутая на скелет, а человек живет и еще в игрушки играет.