— Отец мой любит их великой любовью, — возразил Турин, — и не знает он радости вдали от них. Он говорит, мы научились у эльфов едва ли не всему, что знаем, и сделались выше и благороднее; а еще он говорит, что люди, недавно пришедшие из-за гор, ничем не лучше орков.
— То правда, — отвечал Садор, — по крайней мере о некоторых из нас. Но подниматься вверх мучительно, а с высоты слишком легко сорваться в бездну.
В ту пору Турину было почти восемь, в месяце гваэрон по счету эдайн, в год, что не позабудется вовеки. Среди старших уже ходили слухи о великом сборе и сходе воинств, Турин же о том ничего не слышал, хотя примечал, как отец то и дело обращает на него пристальный взор: так глядят на нечто дорогое, с чем поневоле предстоит расстаться.
Хурин же, зная, сколь отважна его жена и сколь сдержанна на язык, часто беседовал с Морвен о замыслах эльфийских королей и о том, чем обернется победа либо поражение. Сердце его было преисполнено надежды, и мало страшился он за исход битвы; ибо казалось ему, что никакая сила в Средиземье не сумеет сокрушить мощь и величие эльдар.
— Они видели Свет Запада, — говорил он, — и в конце концов Тьма отступит пред ними.
Морвен ему не возражала; рядом с Хурином всегда верилось в лучшее. Но и в ее роду хранили эльфийское знание, и про себя молвила она: «И однако ж разве не покинули они Свет и разве не отрезаны от него ныне? Может статься, что Владыки Запада более об эльфах не вспоминают; и как же тогда им, пусть и Старшим Детям, одолеть одного из Властей?»
Ни тени подобных сомнений, похоже, не тревожило Хурина Талиона; но однажды утром по весне того года проснулся он, точно от недоброго сна, и в тот день словно бы туча омрачила его свет и радость; а вечером внезапно сказал он:
— Когда призовут меня к войску, Морвен Эледвен, оставлю я на твоем попечении наследника Дома Хадора. Коротка жизнь людская, и изобилует несчастными случайностями, даже и в мирные времена.
— Так было всегда, — отвечала Морвен. — Но что стоит за твоими словами?
— Благоразумие, не сомнение, — промолвил Хурин, хотя вид у него был встревоженный. — Тот, кто глядит вперед, в будущее, не может не понимать: мир не останется прежним. Слишком многое поставлено на кон, и одна из сторон неизбежно утратит то, чем сейчас владеет. Если падут эльфийские короли, худо придется эдайн; а ведь мы живем ближе всех к Врагу. Эта земля, чего доброго, отойдет под его власть. Если все и впрямь обернется к худшему, я не скажу тебе: «Не бойся!» Ибо боишься ты лишь того, чего должно бояться, и не более; и страх тебя не пугает. Но говорю я: «Не мешкай!» Я вернусь к тебе, коли смогу — но не мешкай! Поспеши на юг — если я уцелею, так последую за тобой и найду тебя, даже если мне придется обыскать весь Белерианд.
— Обширен Белерианд, да только не найдется в нем крова для бесприютных изгнанников, — промолвила Морвен. — Куда бежать мне, будь то со многими либо немногими?
Хурин помолчал немного, размышляя.
— В Бретиле живет родня моей матери, — проговорил он. — Лигах в тридцати отсюда, ежели напрямик.
— Коли и впрямь настанут недобрые времена, что проку искать помощи у людей? — возразила Морвен. — Дом Беора пал. Если падет великий Дом Хадора, в какие норы забьется малый народ Халет?
— В те, которые отыщутся, — откликнулся Хурин. — И все же не сомневайся в их доблести, пусть немногочисленны они и неучены. Где еще искать надежду?
— Ты не говоришь о Гондолине, — промолвила Морвен.
— Не говорю; это имя вовеки не срывалось с моих уст, — отозвался Хурин. — Однако слухи не лгут; я и впрямь побывал там. Но говорю тебе ныне правду, как никому другому не говорил и не скажу: я не знаю, где находится город.
— Однако ты догадываешься, и думается мне, догадка твоя близка к истине, — возразила Морвен.
— Может, и так, — промолвил Хурин. — Но ежели сам Тургон не освободит меня от клятвы, я не могу высказать догадку вслух, даже тебе; и потому искать ты станешь напрасно. А даже если бы и заговорил я, себе на позор, ты в лучшем случае доберешься лишь до запертых врат; ибо внутрь не впустят никого — разве что Тургон выступит на войну (о чем ни слова не слышно и надежды на то нет).
— Тогда, раз на родню твою уповать не приходится, а друзья от тебя отрекаются, придется мне решать самой, — промолвила Морвен, — и запала мне ныне на ум мысль о Дориате.