Когда Морвен решилась наконец отправить сына, Год скорби уже близился к концу — наступила осень. Поэтому Морвен торопилась исполнить задуманное: дороги скоро станут непроходимыми, а до весны Турина могут отнять у нее. По лесу бродили вастаки и вынюхивали, что происходит в доме. Поэтому однажды Морвен неожиданно сказала Турину:
— Отец не возвращается. Значит, ты должен уйти отсюда, и как можно скорее. Он так хотел.
— Уйти? — воскликнул Турин. — Но куда же мы пойдем? За Горы?
— Да, — ответила Морвен. — За Горы, на юг. Может быть, там еще можно спастись. Но я не говорила «мы», сын мой. Тебе нужно уйти, а я должна остаться.
— Я не могу один! — воскликнул Турин. — Я не оставлю тебя! Почему нам не уйти вместе?
— Я не могу, — ответила Морвен. — Но ты не один пойдешь. Я пошлю с тобой Гетрона, а может, и Гритнира тоже.
— А Лабадала? — спросил Турин.
— Нет, — сказала Морвен. — Садор хромой, а дорога трудная. Ты мой сын, и дни теперь жестокие, так что скажу прямо: ты можешь погибнуть в пути. Зима близко. Но если ты останешься, случится худшее: ты станешь рабом. Если хочешь вырасти мужчиной, если хочешь дожить до лет воина — наберись мужества, и сделай, как я сказала.
— Но с тобой же останется только Садор, и слепой Рагнир, и старухи! — сказал Турин. — Отец же сказал, что я наследник Хадора! А наследник должен остаться в доме Хадора и защищать его. Вот теперь я жалею, что отдал нож!
— Наследник должен бы остаться, но не может, — возразила Морвен. — Но когда-нибудь он вернется. Мужайся! Я приду к тебе, если станет хуже. Если смогу.
— Но как же ты найдешь меня в глуши?! — воскликнул Турин; и, не выдержав, вдруг разрыдался.
— Будешь хныкать — враги тебя найдут, а не я, — отрезала Морвен. — Но я знаю, где тебя искать — если ты доберешься туда и останешься там. Я постараюсь прийти туда, если смогу. Я посылаю тебя в Дориат, к королю Тинголу. Не лучше ли быть гостем короля, чем рабом?
— Не знаю, — всхлипнул Турин. — Я не знаю, что такое раб.
— Я затем и отсылаю тебя, чтобы ты не знал этого, — сказала Морвен.
Она поставила Турина перед собой и долго смотрела ему в глаза, словно пыталась разгадать какую-то загадку.
— Тяжело, Турин, тяжело, сынок, — произнесла она наконец. — Не только тебе тяжело. Трудно мне решать, что делать в эти злые времена. Но я поступаю так, как считаю правильным — а иначе разве рассталась бы я с тем, что мне дороже всего на свете?
И они больше не говорили об этом. Турин расстался с матерью в горе и недоумении. Утром он побежал к Садору. Садор колол лучину на растопку. Дров у них было мало — они боялись уходить далеко от дома. И теперь Садор стоял, опершись на клюку, и смотрел на недоделанный трон Хурина, задвинутый в угол.
— Придется и его пустить на дрова, — сказал он. — Теперь приходится думать лишь о самом насущном.
— Не надо, не ломай его пока, — попросил Турин. — Может, отец еще вернется — он обрадуется, когда увидит, что ты сделал, пока его не было.
— Пустая надежда хуже страха, — сказал Садор. — Надеждами зимой не согреешься.
Он погладил резную спинку, и вздохнул.
— Зря только время тратил, — сказал он. — Правда, не могу сказать, что провел его плохо. Но такие безделушки недолговечны. Видно, вся польза от них — что делать их радостно. Так что, пожалуй, верну я тебе твой подарок.
Турин протянул руку, но тут же отдернул.
— Мужи не берут обратно своих даров.
— Но ведь он же мой? — спросил Садор. — Разве я не могу отдать его, кому захочу?
— Можешь, — ответил Турин, — но только не мне. А потом, почему ты хочешь его отдать?
— Мало надежды, что он пригодится мне для достойного дела, — вздохнул Садор. — Теперь Лабадала ждет лишь рабская работа.
— А что такое раб? — спросил Турин.
— Раб — это бывший человек. С ним обращаются, как со скотиной. Его кормят, только чтобы он не умер, живет он только затем, чтобы работать, а работает только под страхом побоев или смерти. А эти головорезы — они могут избить или убить просто для забавы. Я слышал, что они отбирают самых быстроногих юношей и травят их собаками. Да, они лучше учились у орков, чем мы — у Дивного народа.
— Теперь я понимаю, — сказал Турин.
— То-то и горе, что тебе приходится понимать такие вещи — в твои-то годы, — сказал Садор. Тут он заметил изменившееся лицо Турина.
— Что ты понимаешь?
— Почему мама отсылает меня, — ответил Турин, и глаза его наполнились слезами.
— А-а, вот оно что! — кивнул Садор. — Чего же она ждала-то? — пробормотал он себе под нос. Но вслух сказал:
— По-моему, плакать тут не о чем. Только больше не рассказывай о том, что задумала твоя мать — ни Лабадалу, ни кому другому. В наше время и у стен бывают уши, и это не уши друзей.
— Но мне же надо поговорить с кем-нибудь! — воскликнул Турин. — Я тебе всегда все рассказывал. Я не хочу уходить от тебя, Лабадал. И из дома, от мамы не хочу уходить.
— Но если ты останешься, — возразил Садор, — дому Хадора скоро придет конец — теперь ты, наверно, понимаешь это? Лабадал не хочет, чтобы ты уходил. Но Садор, слуга Хурина, будет рад знать, что вастакам не добраться до сына Хурина. Ну-ну, ничего не поделаешь, приходится прощаться. Может, возьмешь мой нож на память?
— Нет! — сказал Турин. — Мама посылает меня к эльфам, к королю Дориата. Там мне другой нож дадут, такой же. А тебе, Лабадал, я ничего прислать не смогу. Я буду далеко, и совсем-совсем один.
И Турин разрыдался. Но Садор сказал ему:
— Это что такое? Разве это сын Хурина? Я слышал, как сын Хурина однажды сказал: "Когда я стану большой, я пойду служить эльфийскому королю".
Тогда Турин вытер слезы и сказал:
— Хорошо. Раз сын Хурина так сказал, он должен сдержать слово. Я пойду. Только почему-то, когда я говорю, что сделаю то-то и то-то, потом все выходит совсем не так, как я думал. Мне теперь не хочется идти. Я постараюсь больше не говорить таких вещей.
— Да, так будет лучше, — сказал Садор. — Все так учат, но мало кто так поступает. Не загадывай вперед. Нынешнего дня больше чем достаточно.
И вот Турина собрали в дорогу. Он простился с матерью и втайне отправился в путь с двумя провожатыми. Но когда спутники Турина велели ему взглянуть в последний раз на дом отца своего, боль расставания пронзила Турина, словно острый меч, и мальчик вскричал:
— Морвен, Морвен, когда же я увижусь с тобой!
А Морвен стояла на пороге, и когда лесное эхо донесло до нее крик сына, она так вцепилась в дверной косяк, что кровь брызнула из-под ногтей. То было первое горе Турина.
В начале следующего года Морвен родила девочку и дала ей имя Ниэнор, что значит Скорбь. Но когда это случилось, Турин был уже далеко. Долог и мучителен был его путь, ибо земли те уже попали под владычество Моргота. Но провожатые Турина, Гетрон и Гритнир, хотя молодость их пришлась на дни Хадора и теперь они были стары, состарившись, не утратили отваги, и хорошо знали дорогу, ибо в былые времена немало постранствовали по Белерианду. И так, ведомые судьбой и собственным мужеством, они перевалили через Тенистые горы, спустились в долину Сириона, прошли Бретильский лес и, наконец, усталые и измученные, достигли границ Дориата. Но здесь их опутали чары королевы, и странники заблудились. Долго скитались они по дремучему лесу без путей и дорог, и вот у них вышли все припасы. Они были близки к смерти, ибо с Севера надвигалась суровая зима; но не столь легка была судьба Турина. Когда путники совсем уже отчаялись, вдали вдруг раздалось пение рога. То Белег Могучий лук, первый из охотников тех времен, живший вблизи рубежей Дориата, травил дичь в приграничных лесах. Он услышал крики путников, и поспешил на помощь. Белег накормил и напоил их, а потом спросил, кто они и откуда. Услышав ответ, Белег проникся изумлением и жалостью. Турин ему понравился — мальчик красотой пошел в мать, а глаза у него были отцовские, и он был силен и крепок.