Так сказать, разбойнику в науку, а другим — в большое предостереженье.
Лучшие медики земного региона — на сей раз настоящие, не ролевые — боролись за жизнь Фини-Глаза.
Атот, исковерканный, поломанный, местами даже обугленный, лежал посреди лекарских хором и, крайне удрученный происшествием, почти что не дышал.
Ну, разве только поводил глазами из стороны в сторону да подозрительно кривился.
Ни раскаяния, ни душевных мук.
Это, безусловно, раздражало всех официальных лиц…
— Ну-с, шалунишка, — весело заметил бригадир светил, сам врач с околоземною славой, — рассупонился? Теперь придется сляпывать, а? Это мы — сейчас.
— Вы тут не очень, — тихо огрызнулся Фини-Глаз, — я ведь терплю-терплю…
— Ну вот и молодец! — подбодрил врач. — Давай-ка посмотрю… Ух ты!.. Поди-ка, здорово побился?
— Здорово, — кивнул, вздыхая, Фини-Глаз. — Он еще спрашивает!..
— А что болит, к примеру?
— Все!
Такой ответ, похоже, удивил светил, в тупик завел, поскольку если все, то человек не должен реагировать никак, вернее, будет просто голосить — и только, а этот еще что-то там воображает о себе…
И, между прочим, отчего лечить тогда: «все» — это как бы «ничего», а настоящий врач, остепененный, тем-то и силен, что лечит очевидный и понятный для него недуг, вполне конкретный, остальное за болезнь не признавая…
Вот проблема из проблем!
Опять же, ежели бальной в сознании — ему сиделку подавай, чтоб ублажала; с няньками же здесь, в Музее, вообще беда — нет в них резонных исторических корней, давно пообрубали… А восстанавливать изжитое… Ради какого-то отдельно взятого разбойного туриста…
Эх, лучше бы лежал строптивый пациент без памяти — как было б хорошо!..
Могучесть, неуемность, даже дикость несравненного больного потрясли видавших виды лекарей.
Но в том-то ведь и дело, что в славный век тотального прогресса, когда люди либо вовсе не калечились и не болели, либо умирали сразу, без затей, светила знали, по большому счету, сущий пшик, а остальное было им известно лишь по книжкам да по старым популярным фильмам.
где и впрямь показывали всяческие страсти. По ним обычно обучались и по ним работали…
И вот теперь — счастливый, уникальный случай: можно все за мякоти пощупать и проверить, эрудицией блеснуть, глядишь, диагноз сногсшибательный поставить — в назидание грядущим поколениям целителей-пижонов…
А коли пациент еще и может разговаривать, то просто преступление — не расспросить его!
Короче, рыбка золотая сама в руки приплыла!..
— И все же — что болит? — не унимался бригадир врачей. — Особенно! Так, чтоб совсем уж было плохо и невмоготу! От этого зависит, как лечить. Я понимаю: ножки сломаны, ручонки — в растопыр, и грудь продавлена, ожоги вон какие… Это хорошо. Ну, а изюминка, вот что-нибудь совсем такое?!. Не стесняйтесь, говорите!
— Вы ж врачи, вам лучше знать, — обиженно ответил Фини-Глаз. — Лечите, только поскорее, а не то…
— Ну-ну?..
Поскольку говорили с ним вполне сердечно, Фини-Глаз решил сказать всю правду.
Кто их знает, может быть, они и вправду обалдели и никак теперь не разберут…
Тогда, естественно, им надо срочно помогать. Ведь жить-то — хочется!
Но в разных важных терминах он был не очень-то силен (и это мягко сказано!), тем более что в первый и последний раз всерьез болел еще в далеком нежном детстве и оттого не помнил точно, какучено выражались доктора.
Поэтому решил он не мудрить, а объяснить все по-цирцейски, по-простому…
— Вот — бека́куси, извольте… — прохрипел с натугой Фини-Гтаз.
Бригада ошалело глянула на пациента.
— Ну, ка́куси у всех! — заливисто хихикнул врач. — А что действительно болит?
— Вот это и болит сильней всего! — заволновался, уязвленный, Фини-Глаз. — Бекакуси гуляют. И мархотка ест. Вот тут и — туг, — он показал глазами, — и вон там… Стрипаюсь, аж до вертюлей!
Что же ты, такой-то умный, с горечью подумал он про бригадира, а не понимаешь, смотришь, будто шиш кладешь в карман… Светило!.. Ты давай — лечи!
— И все-таки? — канючил знаменитый врач. — Ну, вёртюль или как… стрипай… И этот… Поточней нельзя?
— Бекакуси, извольте, — повторил, зверея, Фини-Глаз. — И ухо сводит… Уж куда точней, придурок?! Доняла вконец мархотка — не пропыжусь… Ты уж, доктор, не томи теперь. Ты делай что-нибудь, а то помру.