На резонный вопрос: «Откуда «фонарь»?» наш раненный друг поведал леденящую душу историю о том, как в понедельник на них с Марго напали хулиганы в количестве трёх рыл, и как он всех троих бесстрашно раскидал, получив при этом по репе лишь единожды.
– Один раз раскрылся – и на тебе! Пропустил! – сокрушался он. – Правый прямой. Хорошо, что я удар отлично держу, а то бы кранты…
Немного погодя, то есть после первой, Панк Петров пересказал ту же историю, но в существенно более точных подробностях, чем в первый раз. Неизвестные злодеи теперь обрели вполне ясные очертания: нам стали известны их возраст, черты лиц, детали одежды и даже имена и клички. Единственное, в чём не был уверен рассказчик, так это в цвете глаз нападавших. Панк Петров также продемонстрировал нам, как кричала Марго, чтобы он пожалел поверженных врагов, отчего соседи справа испуганно вздрогнули. Сейчас, после третьей, Панк Петров рассказывает нам всё сначала:
– А этот четвёртый, видно, боксёр был. Я от него и так, и так, – рассказчик показывает, как именно он ставил «блоки» и уворачивался, задевает при этом локтем свою кружку, но Че подхватывает её в последний момент и приводит в вертикальное положение.
– Четвёртый? – переспрашивает он, вытирая салфеткой руки. – Ты же сказал, что их трое было.
От неожиданности Панк Петров икает баритональным тенором, но быстро приходит в себя и, якобы не заметив, что его застукали, продолжает:
– Слава богу, я в детстве карате занимался, а то бы кранты…
Видимо, для большей убедительности рассказчик, воздев очи к люстре, размашисто крестится.
– Это очень убедительно, осенять себя крестным знамением, когда ни хрена в бога веришь, – меланхолично язвит Че.
Я улыбаюсь про себя: что верно, то верно – большего безбожника, чем Олег, ещё поискать.
Вообще-то Панк Петров – враль, каких мало. Мы это прекрасно знаем, и потому ничему не удивляемся. Наоборот, киваем, задаём наводящие вопросы, а сами терпеливо ждём, когда у него развяжется язык и он поведает нам, как же всё было на самом деле. Возможно, это не совсем по-товарищески, зато весело. Тем более что сам рассказчик на это не обижается. По большому счёту, его басни – не вранье вовсе, в привычном понимании слова, а неукротимый полёт фантазии, с которым он просто не в состоянии справиться. Ну не может человек просто сказать, что сходил, например, за хлебом – он непременно поведает, что в магазине произошло ограбление со стрельбой, или что продавщица ни с того ни с сего устроила стриптиз, или что перед ним в очереди стоял сильно постаревший Элвис Пресли в спецовке дорожного рабочего. С такими данными, как говориться, прямая дорога в писатели, но Панк Петров почему-то выбрал скульптуру. Он даже где-то этому делу учился, кажется, в Суриковке или Строгановке, но по какой-то причине бросил. Чтобы не попасть в армию, наш герой пошёл в Московский Лесотехнический институт, с горем пополам его закончил, и теперь работает озеленителем. Скульптура же осталась у него в ранге хобби, благо жилищные условия позволяют – от дослужившегося до красных лампасов деда ему досталась дача в подмосковной Валентиновке, с примыкающей к дому оранжереей, которую внук приспособил под мастерскую. Там он, собственно, и творит в свободное от основного занятия время. Основным мотивом его творчества, как было сказано, является женское тело. Полностью или частями воссоздаёт он его из доступных материалов: дерева, алебастра, гипса и какого-то сероватого камня. Моделью чаще всего служит его нынешняя девушка, вышеупомянутая Марго, которую он почему-то скрывает от родителей. Однажды, когда те в очередной раз попросили её им показать, Панк Петров немного подумав, сказал: «Сейчас», удалился в мастерскую, вынес оттуда скульптуру обнажённой размером с пенный огнетушитель и взгромоздил на стол.
Вот такой он у нас, Панк Петров. Единственный и неповторимый.
– Ну, так что там с четвертым? – осведомляется Че.
– С каким четвертым? – с деланым непониманием спрашивает Панк Петров и фальшиво кашляет.
– Ну, с тем, что был боксёром, – не без яда уточняет Дон Москито.
– Ах, четвёртый…
– Да, да, четвёртый!
– Тот, что боксёр?
– Он самый, Олеж, он самый!
Панк Петров озадаченно чешет сивый затылок. Долго чешет.
– Ну ладно, чёрт с вами, слушайте, – сдаётся он, наконец, – только, чур, не смеяться. И никому ни слова!