– Ну уж фигушки, – откликнулся до этого молчавший Вадим. – Луну мы им точно не отдадим. Королев, кстати, у самого фон Брауна когда-то работал по обмену опытом. Сейчас об этом, конечно, не пишут, а было такое. В конце сороковых, пока отношения не испортились. Ну вы же это лучше меня должны помнить…
Эх, подумал Виктор, сейчас самый бы момент расспросить, чего там было в конце сороковых, а заодно и в начале. Как вот только им объяснить, как это возможно, что я, вроде по годам живший в это время, его не помню? Проспал летаргическим сном двадцать лет? И поэтому революцию, гражданскую, нэп, коллективизацию-индустриализацию, голод тридцатых и прочее помню весьма смутно, а после вообще ничего не видел? А в пятьдесят восьмом сбежал из больницы в стибренной у главврача китайской куртке пошива двадцать первого века? «М-да», сказал себе Виктор. «Таланта Штирлица у тебя явно нет. Лучше меньше спрашивать, а не то засыплешься…»
– Ну, с нашим народом не только Луну не отдадим, но и до Марса и Венеры доберемся. Не зря же в песне поется – и на Марсе будут яблони цвести…
– А чего за песня? Не слышал… Новая, что ли?
«Блин, ну вот как наши разведчики в фильмах умеют за своим базаром следить? Тут над каждым словом думать надо. Песня-то в начале шестидесятых появилась».
– Да это такая туристская песня, старая. Наверное, после «Аэлиты» Толстого появилась. Рояля в кустах тут у вас не наблюдается, что бы напеть?
– Рояля нет, а вот гитара, пожалуй, найдется… – Вадим порылся в антресолях над встроенным шкафом и извлек откуда-то из глубины небольшую семиструнку.
– В джазе на гитаре играете?
– Это я играю. – Женя взяла инструмент, попробовала, подкрутила колки. – Попробую подобрать. Вадим, а ты сразу слова записывай.
– Песня такая задумчивая, звездно– лирическая…
– Слушайте, да вы у нас просто кладезь неизвестных песен, – сказала Женя, когда отзвучал последний куплет. – Где вы их только берете? Или сами пишете, но стесняетесь сказать?
– Нет, такого таланта у меня нет. А вот в народе у нас столько талантов пробудилось… Время видимо, такое, быстро меняется…
«А что, если под этим соусом у них про газету спросить?»
– Вот, возьмем, к примеру, до революции. – Виктор не решился брать более поздние времена. – В газетах на первой странице о чем тогда писали? В первую очередь, как бы современным языком сказать, о государственном руководстве, о политических лидерах, о курсе партии – кадетской, например, о хозяйственных важных работниках, бизнес-элите, то есть… А сейчас – о рабочих, инженерах, а кто там наверху начальник, из газеты и не увидишь.
– Ну так товарищ Берия же сказал – народ должен знать свое руководство не по портретам, речам и статьям, а по делам, по результату. Поэтому наши газеты – рупор трудящихся масс…
– Ну так и я о чем? Теперь-то жизнь лицом к труженикам, талантам обратилась, оттого они у нас и растут, и песни появляются. Что же тут удивительного?
– Слушайте, товарищи мужчины, – вмешалась Джейн. – Сейчас вы в философские споры ударитесь, а давайте-ка чаю заварим. Вы вообще чайник моете или меня ждете?
– Ждем. – признался Вадим. – «Хорошо, когда с тобой товарищи – всю вселенную проехать и пройти..»
– Ладно уж. – Джейн слегка толкнула Вадима по затылку и удалилась в сторону кухни.
– Так. А булки-то у нас…
– Погодите-ка, – ответил Виктор, вытаскивая бумажный пакет из тумбочки. – Чай-сахар ваш, сушки мои.
«Однако, радикально решили вопрос с проблемой использования в сортирах газет с портретами вождей. Заодно и с теми, кто по этому поводу стучал. Исключение только для глянцевых, они для санитарно-гигиенических нужд неудобны… А на завоевание космоса, стало быть, претендуют четыре державы. Германия, она же рейх, СССР, Америка и Япония, с которой была не так давно война…»
17. Производственный роман.
В субботнее утро Виктор уже не ходил на вокзал, а сделал вместе со своей комнатой утреннюю зарядку. Дикторша вела ее по радио непринужденно, с веселыми шутками и попутными советами, как достичь стройности фигуры, меняла нагрузки для разных возрастных групп. Вместо пианиста джазовый квартет играл ритмичные танцевальные мелодии, в основном 20-30-х. Прямо как аэробика. Виктор обратил внимание, что музыка звучала в общаге даже в умывальной, только, видимо, здесь трансляцию включали только по утрам для создания настроения. Утро на 50 тактов в минуту. Кстати, а ведь, несмотря на спартанские условия общаги, к утру полный релакс. Какое-то давно забытое чувство подъема, легкости, отсутствия напрягов, будто на летней турбазе. Может, записаться в кружок линди-хопа? Говорят, его можно танцевать под разную музыку, как шейк или диско…
В школу напротив общежития спешила толпа ребятни, и над входом специально для нее включал прожектор – чтобы никто случайно не попал под машину. Впрочем, машин на улице Пешкова (б. 50-летия Октября в версии истории Виктора) и не было. Только на углу мирно стояла на обочине «летающая тарелка», как Виктор называл про себя мини-машинки с плексигласовыми фонарями, одна из которых попалась ему в первый же день. Громкоговоритель над входом бодро исполнял вариацию на тему «O Sole Mio» в ритме рок-н-ролла. «Римейк» – подумал Виктор, и, войдя, привычно показал вахтерше с наганом свой пропуск. Суббота – день короткий…
– Виктор Сергеевич! – окликнул его в коридоре доцент Тарасов. – Волжанов приехал, сейчас к нему сразу идем.
– А по какому вопросу?
– Не говорили. Вообще в Москве кипели страсти.
Они подошли к обитой клеенкой двери завкафедры. Дверь открылось, из нее появилась Зина с бумагами.
– У себя. Заходите. – и поспешила по коридору.
«Интересно, что за страсти, и почему кипели. Вообще неудачный момент, можно под горячую руку попасть. Скажет чего-нибудь вроде «кого вы тут без меня с улицы понабрали»… Ладно, сейчас все и увидим. Чему бывать… Как его зовут-то? Вроде, Семен Игнатьевич.»
Волжанов оказался крупным мужчиной лет сорока пяти, с густым низким голосом, совсем не похожий на профессора.
– Проходите! – пробасил он от стола, и, шагнув навстречу, пожал руки обоим. – Это вы, значит, Еремин? Собирайте вещи, во вторник вместе едете в Харьков. Будете докладывать заводчанам вариант с поводковым карданом. Что вы так растерянно смотрите? Идею вы дали? Про десять-пятнадцать допустимый процент деформации вы рассказывали? И про краевой износ втулок? Вам и пробивать наш вариант. Или вы сами в нем не уверены?
– Уверен, Семен Игнатьевич. – ответил Виктор. – Просто неожиданно как-то.
– А привыкайте. Тут многое чего неожиданно.
На столе затрещал телефон.
– Волжанов. Митрошенко, ты? Да. Да. Да? А когда ты в сорок восьмом рапортовал о замене у себя инженеров ляйтерами, помнишь? До сих пор не нашел, кто тебе может разобраться? Ну я снимать преподавателей с занятий не буду, чтобы кто-то съездил, твою ось посмотрел. Ну вези ее сюда. Да хоть на телеге вези. Конюшню на заводе еще не разогнали? Правильно, лимит на горючее кончится, а сено в пойме заготовить можно. Все. – И, повесив трубку, добавил. – Деятели…
«Видимо, с производства перешел» – сделал вывод Виктор.
– Ну что, проветримся в Харьков? – Тарасов был явно доволен визитом. – Сегодня день короткий, командировочные удостоверения будут с утра в понедельник, день отъезда. Берете удостоверение, сразу же, не отпрашиваясь, идете в УВД за откреплением. Будем там дня два-три, гостиница заводская, много с собой брать не надо…
«А кто же такие ляйтеры, которыми инженеров заменяли? Ляйтер по немецки руководитель, управляющий. Заменяли инженеров руководящей номенклатурой, что ли? Шишками? Тогда почему именно по немецки – ляйтер? Немцев приглашали? Всех инжненеров – немцами? Нет, не может быть. Глупость какая-то получается.»