Оглянулся — кругом ни души. Сестра чем-то занята во дворе, а Вишну, зажав книги под мышкой, весело бежит к школе, на ходу подбрасывая мяч. Я был один, и передо мной на полке тускло поблескивал новенький серебряный кружочек. С замирающим сердцем я протянул руку и, схватив рупию, поспешно сунул в карман.
Прибежав в школу, я так радовался, словно мне достался по меньшей мере царский престол. Тут уж было не до уроков. Разве можно внимательно слушать учителя, если у тебя в кармане лежит целая рупия? Я то и дело ощупывал карман, чтобы убедиться, что она цела. Наконец прозвенел звонок — большая перемена. Стремглав выскочив из класса, я помчался к лоточнику и прежде всего купил на одну анну кисло-сладких конфет и на анну жевательной резинки. Ссыпав в карман сдачу — целых четырнадцать анн, — я важной походкой не спеша направился к школе. От сознания собственной важности я не чувствовал под собой ног. На виду у всех я небрежно сосал конфеты и гордо посматривал на остальных учеников.
Через несколько минут о моем сказочном богатстве знал весь класс. Ученики спорили друг с другом, силой отстаивали право сидеть со мной рядом. На следующей перемене трое моих прежних врагов стали моими лучшими друзьями. Да и как им было не подружиться со мной, когда они узнали не только о моих капиталах, но и о том, что своих друзей я угощаю щедрой рукой.
Теперь необходимо было срочно решить, на что истратить такие большие деньги. Почти полчаса мы обсуждали этот важный вопрос и в конце концов пришли к единодушному решению попробовать дахи́барэ́ — кислого молока с тянучками. Нас было четверо, и я истратил на каждого по одной анне — всего четверть рупии! Но какое это имело значение для такого богача, как я: ведь у меня оставалось еще целых десять анн. Когда покончили с дахибарэ, я угостил всех сдобными лепешками, истратив одну анну. Потом я купил на всю компанию сластей и по-братски разделил их на четыре равные части. Из-за отвисших карманов штанишки поминутно сползали с меня, и их приходилось поддерживать рукой. Когда нам на глаза попалась лавка, где продавали печенье, мы, конечно, не могли пройти мимо такой благодати, и я купил на четыре анны печенья. Вся компания принялась за обе щеки уплетать его. Я до сих пор ясно́ помню, какое оно было рассыпчатое и ароматное, просто таяло во рту. С тех пор я много раз ел печенье, но никогда больше не встречал такого вкусного. Наевшись до отвала, я завернул остатки в бумагу и положил в сумку под книги. Туда же сложил и остальные покупки: жевательную резинку, переводные картинки, флакон с чернилами, а также оставшиеся деньги. Кроме сумки, у меня не было другого надежного тайника.
Тем временем начало темнеть. Я заволновался — моя задержка может вызвать дома подозрение. Побыстрее распрощавшись со своими друзьями, я помчался домой.
К моему удивлению, сестра все еще стояла на пороге. Она побежала мне навстречу, ласково выговаривая:
— Где это ты так засиделся? Видно, и не подумал о том, что сестра беспокоится, все глаза проглядела.
Я еще раньше предполагал, что меня будут расспрашивать, и поэтому ответ был у меня на языке.
— На площади бродячий фокусник с медведем представление давал, — не задумываясь, ответил я, — и я так загляделся, что не заметил, как вечер наступил. Ох, и интересно было!
С этими словами я поспешил пройти в комнату, чтобы сестра ненароком не заглянула в сумку.
— Мой руки да иди скорее кушать, — сказала сестра. — Вишну уже давно пообедал.
Какой уж тут обед! Мне казалось, что я наелся на неделю вперед. Но что сказать сестре?
— У меня нынче целый день почему-то живот болит, — проговорил я, сморщив лицо. — И аппетита совсем нет.
Сестра ласково взяла меня за руку.
— Что же это с тобой? — заглядывая мне в глаза, озабоченно спросила она.
Что оставалось мне сказать?
— Не знаю, — ответил я, не придумав ничего другого.
— Я сейчас принесу анисового семени, — сказала сестра. — Скушаешь — и сразу пройдет вся боль. Почему качаешь головой?
— Не надо, сестрица. Я не буду есть семя, — отказывался я. — Уж очень оно горькое.
— Но ведь от него сразу все пройдет.
— Да у меня сейчас уже почти и не болит.
Вишну, игравший в углу двора и слышавший наш разговор, крикнул издали: