— Сэнк’ю, сэр! Сэнк’ю, сэр!
Какой-то мальчик вывел Яшавира во двор и, тряпкой смахнув овощи с его костюма, замыл жирные пятна. Но, вернувшись за стол, Яшавир уже не мог есть с прежним аппетитом. Он сидел смущенный и подавленный и невыразимо страдал от сознания, что он горький неудачник и совершает одну ошибку за другой. Неужели всевышний не поможет ему вечером, когда он пойдет «получать стек», и он не сумеет четко и твердо произнести «сэнк’ю, сэр»?..
Наконец пробило пять, и он с замиранием сердца постучал в дверь кабинета мистера Бартона. Сейчас он подставит свою спину и, получив причитающееся количество ударов, тут же отчеканит: «Сэнк’ю, сэр!»
Однако мистер Бартон, открыв дверь и пропустив Яшавира в комнату, не приказал ему подставить спину и даже не дотронулся до своего стека. Он прежде всего спросил Яшавира, нравится ли ему школа, товарищи, воспитатели, затем ласково погладил его по голове и, протягивая конфетку, сказал:
— Ну, ступай. Это пустяковое дело. Скоро ты привыкнешь, и все пойдет хорошо. Не унывай!
Яшавир покосился на стек, стоявший в углу, потом удивленно взглянул на мистера Бартона и молча вышел из комнаты. Он был искренне огорчен тем, что ему не представилась возможность сказать «Сэнк’ю, сэр». До следующего подходящего случая он, чего доброго, и забудет эти слова.
И вдруг Яшавира словно осенило, он быстро повернулся, ворвался в кабинет мистера Бартона и, радостно выкрикнув: «Сэнк’ю, сэр!», — со всех ног бросился обратно. Он чувствовал, что опять совершил серьезный проступок, но вместе с тем почему-то был уверен, что мистер Бартон простит его. И когда он позовет его к себе в кабинет еще раз, то даст уже не одну, а две конфетки.
Бхишам Сахни
КАПЛИ КРОВИ
Наступил месяц магх[45], все небо заволокло тучами, но вместо долгожданной влаги на зазеленевшие поля выпал град. Иногда его сменял проливной дождь, налетал ураган, но затем град сыпал снова. Взывая к всевышнему, крестьяне с серпами бросались на поля, чтобы собрать остатки урожая, но поля их были пусты — земля лежала черная, как обгорелый труп. Лишь кое-где, затоптанные, заваленные комьями земли, точно тела юных воинов, оставшихся на поле брани, полегли колосья пшеницы.
Повсюду, в селах и деревнях, воцарилась гнетущая тишина, и под покровом этого зловещего безмолвия в жизни крестьян наступил крутой поворот. Приходили в ветхость жилища, за бесценок продавалась земля, на полях прокладывались новые межи. На дороге, ведущей в город, где прежде так часто поскрипывали нагруженные пшеницей повозки, сейчас виднелись только фигуры крестьян, покидающих родные места. Некоторые из них, оставив семью и хозяйство на волю всевышнего, шли в город и нанимались в рикши; другие добровольно вступали в армию; третьи, повергнутые в трепет могуществом небес, становились бродячими аскетами. На межах за деревней, на дорогах разыгрывались трагические сцены.
Все пошло по-другому. Только тело земли осталось неизменным: по-прежнему покрывали его бесчисленные межи, жесткими гранями делившие землю на крохотные треугольники и квадраты. Точно ребра, выпирали эти межи из старческого тела матери-земли.
В полдень по ведущей в город широкой дороге молча шли двое крестьян. На обочинах дороги все еще стояли лужи воды. До города было далеко, и в лучах клонившегося к закату солнца можно было различить лишь купола храмов да высокие фабричные трубы.
На обоих крестьянах была одежда из грубой ткани, оба казались утомленными. Тот, что шел впереди, был коренастый, плотно сложенный мужчина лет сорока, с крепкой шеей, сильными руками и ногами. Второй на вид был почти ребенок, хилый и слабосильный, с желтым, нездоровым цветом лица. Руки мальчика были связаны веревкой, конец которой держал шедший впереди крестьянин. Иногда мальчик останавливался, и тогда старший начинал бить его кулаками и ногами и тянуть за веревку вперед. Один человек гнал другого, как скотину.
В тени дерева оба остановились. Мальчик присел на землю. Джат[46] попытался поднять его, но не смог это сделать. Тогда он достал из сумки, висевшей у него через плечо, грязный платок из грубой ткани и принялся завязывать мальчику рот. Мальчик беспомощно забился у него в руках, но, боясь ударов сверху, остался сидеть на земле, не в силах распрямить затекшие, связанные руки.