Оставался еще солдат у Махмуда. Ему сразу же было приказано охранять деревню. Но ведь полицейский солдат не простой смертный, чтобы передвигаться на своих ногах. Его следует носить в паланкине!.. Взяли корзинку, постелили на дно несколько старых красных лоскутков, чтобы господину солдату было поудобнее, и Махмуд, подняв эту корзинку, начал расхаживать с ней возле дверей своего дома. А два младших его братишки, не отставая ни на шаг, следовали за «паланкином» и кричали вместо солдата: «Слушай! Слушай!» Но ведь ночью должно быть темно!.. И Махмуд споткнулся… Корзина упала, солдат с ружьем выпал на землю и сломал ногу. Махмуд тотчас вообразил себя известным врачом. У него есть особый пластырь, благодаря которому сломанная нога моментально прирастет. Нужен только фиговый сок. Соку раздобыли, стали приклеивать ногу. Но лишь только солдата поставили, как нога снова отвалилась. Операция не удалась. Тогда у солдата отломали и другую ногу. По крайней мере, хоть сидеть удобно: ведь с одной-то ногой ни сидеть, ни ходить! Солдат превратился в санья́си[18]. Сидит на своем месте и молчит. Тюрбан его поцарапался. Теперь солдата можно вообразить кем угодно. Иногда он бывает божком. Время от времени его используют и вместо гири.
Теперь послушайте о том, что было с Хамидом.
Заслышав знакомый голосок, бабушка Амина выбежала из дома и, прижав мальчика к груди, начала его целовать. Вдруг она увидела у него в руке щипцы и удивленно спросила:
— Откуда это?
— Купил.
— За сколько?
— За три пайсы.
Амина горестно всплеснула руками. Вот глупый мальчишка! Уже полдень, а он еще ничего не ел. И купил-то что! Щипцы!
— Неужели на всей ярмарке ты ничего не нашел, кроме этих железных щипцов? — воскликнула она.
— Ты обжигаешь пальцы о жаровню, вот я их и купил, — виновато проговорил мальчик.
Гнев старушки мгновенно сменился нежностью. Это была не та показная нежность, которая целиком растрачивается в словах. Это была нежность безмолвная и в то же время наглядно ощутимая, нежность любвеобильная и благодатная. «Как бескорыстен, как добр и умен мальчик! — думала Амина. — Как, наверное, завидовал он другим детям, когда они покупали игрушки и ели сласти! И как только он сумел сдержаться! Ведь помнил все время о своей старой бабушке!..» Сердце Амины разрывалось от переполнявших ее чувств.
И случилась еще одна удивительная вещь, еще более удивительная, чем эта история со щипцами. Маленький Хамид вел себя, как умудренный жизнью старец, а старая Амина превратилась в маленькую девочку: она плакала. Бабушка крепко обняла внука. Из глаз ее катились крупные слезы. Мог ли догадаться Хамид о причине этих слез?
Джайшанкар Прасад
МАЛЕНЬКИЙ ФОКУСНИК
Ярмарочная площадь сверкала электрическими огнями, гудела от смеха и людского гомона.
Остановившись около одного из фонтанчиков; я увидел мальчишку, который жадно глядел на людей, пивших шербет. На шее у мальчика была повязана толстая бечевка, оба конца которой спускались на грудь, едва прикрытую рваной рубахой, из кармана торчала колода игральных карт. Лицо его выражало од-повременно и глубокую печаль и твердость характера. Чем-то этот мальчуган привлек мое внимание. Несмотря на бедность, в нем чувствовались внутреннее достоинство и духовная сила.
— Ты, наверное, многое уже успел посмотреть? — спросил я.
— О, я уже все видел. Здесь кидают кольца и мячи, там простреливают карты из лука. Больше всего мне понравилось, как попадают мячом в игрушки. А вот фокусник у них совсем плохой. Я и то лучше показываю фокусы с картами, — затараторил он без тени смущения.
— А что в этом балагане, за занавесом? Был ты там?
— Туда не пройдешь: билет нужен.
— Пойдем, проведу тебя, — предложил я, решив про себя: «Будь ты сегодня моим спутником и другом».
— Да что там делать? — возразил мальчик. — Пойдем-ка лучше побросаем мячи.
— Хорошо, — согласился я, — только сначала выпьем шербета.
Он радостно закивал головой.
В многолюдной толпе даже осенним вечером было жарко и душно. Выпив шербета, мы отправились кидать мячи. По пути я спросил своего нового знакомого:
— Родные-то есть у тебя?
— А как-же — и мать и отец.
— А разрешает тебе отец ходить сюда?
— Он в тюрьме.
— Почему?
— Потому что боролся за народ, — ответил он с гордостью.
— А мать?
— Болеет.