И сама села рядом. Я и не заметил, как в ее руке оказался маленький кусочек зеркала. Никогда не смотрелась, а теперь, вся напудренная серой пылью, не сводила с себя глаз. Она повернулась ко мне, широко раскрыв рот:
— Вот видишь, самые передние выбило. А я все хвасталась, что зубы никогда не болели, — сказала она и пригорюнилась. А потом будто опомнилась. — О чем это я? Тут головы летят, а я о зубах толкую, дура беззубая!
Когда дошла моя очередь, я спросил про девочку. Мне сказали, что ее отвезут в Красную слободу. Девочку будут лечить, девочка будет жить.
Мне тоже помогли в поликлинике. Женщина в белом халате прощупала все мои косточки, все мои ребрышки пересчитала. Она слушала меня, а я любовался ее халатом. В Сталинграде после бомбежки у нас стали другими не только здания и улицы, но и деревья в садах и трава. Другим стало даже небо, а халат такой же, как и раньше, когда мама стирала и гладила для госпиталя.
В поликлинике нам дали лекарство в большой бутылке. У нас в Сталинграде в такие бутылки в последнее время разливали горючую жидкость для гитлеровских танков. Нам же налили в нее целебную микстуру — для успокоения, после того как мы полетели вверх тормашками, — пить мне и Шуре три раза в день по столовой ложке. А где ложку достать?
Шура поручила мне таскать бутылку, но даже не вспомнила о ней, когда я оставил ее на подоконнике одного уцелевшего пустого дома.
В последние дни уже была слышна стрельба из автоматов, особенно со стороны вокзала. Как будто вдруг ни с того ни с сего сотни барабанщиков начинали выбивать дробь…
Фашисты рвались к центру города.
Глава пятая
ПОДРУГИ
На рассвете мы прошли Метизный и вышли к железнодорожному полотну, проложенному у Мамаева кургана.
Жили мы раньше среди гудков. То заводы смену гудят, то пароходы перекликаются на Волге, а совсем рядом, под самыми окнами, гудят паровозы, на стыках рельсов стучат колеса рабочих поездов, раздаются свистки составителей, лязгают буфера.
А теперь только снаряды и мины, сверля воздух, с протяжным воем проносились над нами.
По обе стороны рельсов мы видели людей — кто из укрытия выглянет, кто к туннелю спешит. Женщины с разной посудой в руках шли на бугор к роднику за водой.
Здесь оставались жители, уже давно перебравшиеся из своих небольших домишек у подножия Мамаева кургана в щели и блиндажи, за железнодорожное полотно.
Все то же «особое задание» привело сюда Шуру.
В одном из блиндажей мы задержались дольше обычного, вроде как на привале.
Вначале и здесь Шура уговаривала женщину, которая расчесывала гребнем свои пышные темные волосы, перебраться вместе с детьми за Волгу, где всем будет безопасней.
Женщина, назвавшая себя Феклой Егоровной, объяснила, что живет она здесь вместе с подругой, Александрой Павловной, которая теперь только спать приходит в блиндаж, а днем и ночью вывозит муку с мельницы, пожары тушит. У нее пропуск по всему городу.
Про себя же Фекла Егоровна рассказала, что она за детьми смотрит. А старший сын ее, Вовка, Александре Павловне помогает.
— Мы с Александрой сдружились. У меня два мальца, у ней две дочки.
Она заплетала свои густые волосы в косы, заплетала не торопясь и так же не спеша, тихим голосом возражала Шуре: мол, как же уезжать за Волгу, когда бомбят переправу, куда уезжать, когда все равно наши бойцы фашистов за Волгу не пустят и Сталинград не сдадут.
Фекла Егоровна хвалила блиндаж и говорила, что они запаслись зерном; бойцам, штаб которых в мясокомбинате, они не мешают, а даже наоборот, кому что сварят, кому постирают…
А блиндаж был действительно хорош и как-то прочно сколочен. Пахло сосной. Пол был устлан досками. На гвоздях висели кастрюли. И рядом с ними — часы-ходики.
Фекла Егоровна объяснила, что все это соорудил, обстругал и даже тяжелую дверь на петлях повесил муж Александры, плотник, фронтовик. После ранения дали ему отпуск для поправки, вот он незадолго до бомбежки в Сталинград приехал, но не пришлось ему в своем доме пожить («его отсюда видать»). Теперь блиндаж домом стал.
Я сидел на койке, сколоченной из досок. Подо мной был матрац из мешковины, набитый соломой. Я облокотился на подушку, и очень мне захотелось хоть на минуточку вытянуться и опустить голову…
— Уморился, — сказала Фекла Егоровна, взбила подушку, заставила улечься поудобней и даже покрыла мягким, пушистым платком.
Думал, полежу немножко, — только маленькие днем спят, а мне стыдно. Засыпал и слышал, как на такой же койке напротив и у дверей возились малыши. Потом я почему-то забыл все, что произошло недавно, и начал ждать, что сейчас подойдет мама — тогда можно будет и заснуть.