А когда надо мной в воздухе шелестели наши тяжелые снаряды, ухо улавливало вначале свист, а потом удары и глухие раскаты далеких взрывов, — я был уверен, что это Орлов вызвал «огонек» наших дальнобойных орудий и точно указал своим друзьям-товарищам цель.
Может быть, он только что видел, как они угодили прямо в эту цель. А если нет, высчитает точней, сообщит данные на огневую позицию своей батареи, и новый снаряд попадет наверняка.
Прямое попадание!
Как-то Орлов вернулся перед рассветом. Я сразу же проснулся. Как я его ждал! Он пришел усталый, с покрасневшими глазами, и первым делом, как и другие, попросил воды. Снял гимнастерку и тряс ее за дверью. Ему поливала Фекла Егоровна. Он мылся очень долго и старательно. Тщательно тер шею. И тут уж не Вовка, а сам рассказал о том, что с ним было.
Командир батареи приказал ему пробраться в тыл к немцам, по ту сторону кургана. Орлов залез в траншею, забитую трупами. Там он лежал, распластавшись, среди мертвецов много часов, не подавая признаков жизни, зато все видел и засек важные цели.
— Вот какая карусель! — закончил он свой рассказ. — Вы от меня, Фекла Егоровна, подальше бы, пока я еще как следует не проветрюсь. Чем я там только не надышался!
А Фекла Егоровна подошла к нему, провела рукой по волосам и сказала:
— Черноволосый ты наш, а волосы-то жесткие!
Орлов достал из планшетки чистый подворотничок и, не позволив Фекле Егоровне взяться за иглу, сам пришил его к гимнастерке, приговаривая:
— Чистота — залог здоровья!
Фекла Егоровна все переживала его рассказ и удивлялась:
— Как же это ты так?
Орлов ей ничего не ответил, а только снял гитару, настроил ее, обвел взглядом всю нашу проснувшуюся детвору и ударил по струнам, как настоящий артист-гитарист.
Он запел полным голосом, совсем не так, как раньше:
Начался новый день, и в воздухе заурчали моторы фашистских бомбардировщиков.
— Опять, черти картавые, по головам ходят! — с досадой сказала Фекла Егоровна.
Она уже не слушала Орлова, и ему не пришлось допеть песню. Одной рукой он водворил гитару на место, а другой — потянулся за винтовкой, стоявшей в углу.
Он заторопился, пригнулся, приноравливаясь к винтовке, и выбежал из блиндажа.
Я уже знал, что Орлов с колена целится сейчас вверх на два фюзеляжа вперед, чтобы пуля попала в самое брюхо пикировщику.
Глава восьмая
ПЕТР ФЕДОТОВИЧ
Часто навещал наш блиндаж сержант-бронебойщик.
Часто навещал наш блиндаж сержант-бронебойщик.
Лет ему было много, все его лицо, даже подбородок были прочерчены глубокими морщинами, похожими на канавки. Он плотно натягивал маленькую пилотку, но все равно казалось, что она держится на его большой голове каким-то чудом.
Мне запомнились его большие, широкие руки, похожие на лопаты, и глаза, чуть прищуренные, всегда насмешливые. Они тоже были даны ему явно не по размеру, по сравнению с его широким скуластым лицом.
— А ну, кто тут живой, проснись! — кричал сержант еще издали.
Ему трудно было говорить шепотом. Он никогда не отделывался общим поклоном. Даже с Павликом у него был свой разговор: почему-то называл его «открыточкой». Если Павлик начинал плакать, сержант потирал руки и говорил с восхищением:
— Люблю слушать, как он плачет!
Когда однажды Павлик вдруг заголосил, бронебойщик заглянул ему в глаза и сказал:
— Вот не люблю, когда кричат, люблю, когда сам кричу.
Все мы, видно, приглянулись сержанту. Агашу он называл «потешницей», а Юльку — «барышней».
«А как бы он Олю назвал?», — думал я. Мне было жаль, что я часто дразнил свою сестру «плаксой-ваксой».
— А ты все с девочками сидишь, — сказал мне сержант и тут же, чтобы я не обиделся, добавил: — А ты, молодчага, не огорчайся, зубы-то у тебя во рту молочные, вот подрастешь, тогда и мне поможешь ружье таскать!
Он приносил нам разные гостинцы; сам протирал ложки, доставал концентраты и немецким тесаком открывал консервные банки и при этом что-нибудь приговаривал:
— Суп гороховый, суп прозрачный, суп пюреобразный.
Закончив приготовления, он требовал, чтобы все мы ели вместе с ним. Никто не отказывался, а он говорил:
— Люблю такую компанию!
Всех угощал, а сам протягивал пустую консервную банку Фекле Егоровне: