…На другом привале переводчик объявил, что сейчас подадут машину, но с вещами никого не посадят.
Все узлы, корзины и чемоданы остались на земле.
— Облегчили, — сказала Галя.
На машинах мы ехали долго, потом опять шли пешком, пока не увидели перед собой рельсы.
Объявили посадку.
Мы залезли на платформу. Галя усадила нас у самого борта. К середине уже нельзя было продвинуться. Пронзительно засвистели.
Все вздрогнуло и закачалось. Застучали колеса.
Галя одной рукой придерживала платок, чтобы он не слетел с головы, а другой крепко прижимала к себе Валю. А я ухватился за край платформы. До нас на ней перевозили уголь, и теперь ветер хлестал в глаза угольной пылью.
Поезд остановился в степи. Конвоиры торопили, чтобы мы скорей оставили платформы.
Нас погнали за колючую проволоку в развалившиеся сараи.
Во все щели со свистом дул холодный степной ветер. Земля в сарае была покрыта птичьим пометом. На нем уже лежали люди. Легли и мы. Галя расстелила платок. Накрылись моей стеганкой.
Все казалось, что мы еще едем.
Как хотелось есть и пить. Валя просит, а сестра говорит «сейчас», но ничего не дает.
Только на следующий день она принесла кусок тыквы, который поделила на троих.
Валя поела тыквы и вдруг спросила:
— У тебя есть деньги? Дай мне!
— Зачем? — удивилась Галя.
Там Ленин нарисован. Хочу посмотреть, — услышали мы в ответ.
Но у Гали не было денег.
Вскоре ее куда-то вызвали. Мы ждали и гадали, что еще раздобудет Галя.
Она пришла очень расстроенная, держа какие-то листки.
— Ну, вот и проштемпелевали, — сказала она, опускаясь наземь.
Долго молчала, а когда пришла в себя, вскочила, заторопилась, раздобыла иглу, стянула Вале дырку на чулке; достала гребень и начала расчесывать нам волосы. Они у меня слиплись, а Галя так старалась, что я то и дело морщился.
Потом она принесла целую охапку соломы, разостлала ее и примяла.
Когда мы легли все рядышком, мне показалось, что я еще никогда не лежал на такой мягкой перине.
Галя обняла Валюшу и меня к себе пододвинула. Еще недавно мы поеживались от холода, а теперь словно какой-то добряк набросил на нас стеганое одеяло.
Нас разбудили громким окриком. Так не хотелось вставать. И я вспомнил про папины карманные часы. Вот сейчас все бы спрашивали у меня: который час, — а мне это, признаться, очень нравилось. Мы собрались раньше других.
— Что бы ни случилось, Гена, — руки не опускай, — сказала Галя.
Всех нас вывели из сарая и погнали по узкой дорожке через лагерь.
Только светало.
У колючей проволоки виднелись силуэты гитлеровцев, одетых в шинели. Нам навстречу строем шли солдаты. Офицер скомандовал, и тревожно разнеслось эхо.
Они окружили нас цепью с автоматами в руках.
Вышел переводчик и что-то пробормотал про себя.
И здесь началось. Нас начали сортировать.
Всех молодых, здоровых, кому было больше четырнадцати лет, — в одну сторону; всех малых и старых- в другую.
Одни падали на колени, умоляя не разлучать их с детьми, другие сопротивлялись и вырывались.
Поднялся такой крик и плач, что трудно было разобрать отдельные голоса.
Гитлеровцы отрывали детей от матерей, растаскивали близких. Люди падали, упирались.
Детские голоса слились в один вопль: «Мама!»
А гитлеровцы, как кнутом, ударяли нас короткими выкриками:
— Цурюк! Цурюк!
Галина держала Валю на руках, а у самой дрожали губы.
Я боялся отстать, чтобы не потерять их, как Олю.
— Я вернусь. Подождите немного, приеду! — крикнула Галя.
Рука гитлеровца потянулась за Валей, но в этот момент Галина резко повернулась и сама опустила сестру.
Между ними встал гитлеровец.
— Держи Валю!
Я и сам не заметил, как мы оказались за спинами солдат. Как мне хотелось пробраться к Гале и спросить ее, что же теперь делать?
Фашисты стояли как каменные. Они будто ничего не слышали.
От обиды сдавило в горле и жгло в глазах. Я не мог проронить ни слова.
И только тут заметил, что не я держу Валю, а она крепко схватилась за мой рукав. Вот молодец, такую не потеряешь! Она вздрагивала, озираясь по сторонам, но не плакала и сказала мне:
— Галя скоро вернется!
Под чужие громкие окрики и команду, под стон разлученных, от которого сжималось сердце, наших советских людей погнали в неволю. Они оборачивались, что-то кричали, рвались обратно к своим.
Мы с Валей как ни тянулись, больше не видели Галину; может быть, она нам и крикнула что-то на прощание…