Выбрать главу

Он приподнял меня, поставил на ноги и скомандовал:

— Шире шаг!

Только шагнул я, как ноги подкосились, но он вовремя подхватил меня и усадил к себе на колено.

Какой он был приветливый и шутливый! От него пахло душистой махоркой. И кисет у него был особенный. Он даже передо мной хвастался своим бархатным кисетом со словами, вышитыми на нем красными нитками: «Курите на здоровье!»

Когда он медленно завертывал цигарку, обязательно произносил:

— Какое же здесь здоровье!

Он дал мне свою зажигалку, и я играл ею. Пальцы стали послушней, и я с удовольствием то зажигал, то тушил ее.

От всех бойцов, входивших в блиндаж, пахло морозом. Они приходили такие краснощекие, здоровые, в теплых валенках, в коротких серых полушубках, со спущенными ушами меховых шапок. Снимали полушубки, ватники; даже у меня под головой лежал ватник.

Весело бывало в блиндаже. Обрадовался я, когда услышал гармошку, не губную, как у немцев, а нашу, настоящую. А когда один из бойцов заиграл на гитаре, вспомнил я артиллериста Орлова и его любимые песни.

Узнал я и о том, что совсем плохо стало немцам, покатились они вверх тормашками; не пустили фашистов к Волге. Все знали, что я сталинградец, и называли меня Геннадием Ивановичем.

Прошел всего день-два, но котелок больше не выпадал из моих рук и голова не кружилась. В новых сапогах я уже прохаживался по блиндажу. А громкий боец (даже имя его не запомнил) все сокрушался, что нет у меня настоящей заправочки. Он раздобыл для меня поясной ремень, половину которого отрезал — бритву точить. Он очень любил бриться сам и брить товарищей. Достанет из вещевого мешка зеркальце, завернутое в тряпочку, разложит свое имущество да как начнет лицо намыливать — только пена во все стороны летит.

Он больше всех расспрашивал меня про Сталинград. Я называл ему улицы, какие только помнил, а он громко, как диктор по радио, повторял их за мной.

Все красноармейцы прислушивались к нашим занятиям. Они удивлялись, что была у нас улица и Большая Франция, и Малая Франция и даже Балканы.

— Не город, а атлас мира, — сказал кто-то. Всем нравилось, что у нас в городе была Солнечная улица, Арбузная и даже Веселая.

Один боец обрадовался, когда услыхал про Невскую улицу.

— Моя река! — сказал он с гордостью.

А другой тут же заинтересовался, нет ли у нас Онежской улицы, и пояснил, что сам он с Онеги.

Когда я ответил, что не слыхал про такую улицу, он так огорчился, что пришлось мне поправиться:

— Должно быть, есть!

— То-то! — сказал он многозначительно.

Я уж не стал его спрашивать, где такая Онега. Другой красноармеец не поверил мне, когда я вспомнил и про улицу Шекспира.

Рассердился я тогда на него. Улегся на доски, накрывшись шинелью, а сам все разглядывал входивших бойцов.

Вдруг в таком же полушубке с поднятым воротником, с автоматом за плечом войдет мой отец.

Я уже дремать начал, как услыхал:

— Сюда, Соколов! Вот здесь!

Я встрепенулся, вскочил и ринулся навстречу. Задрожали губы, кровь прилила к щекам.

В блиндаж вошел Соколов, только это был не мой папа. Хоть бы чуточку был на него похож!

Лучше бы он и не приходил сюда, этот человек с моей фамилией…

Потом в блиндаж вошли две женщины. Одна высокая, в сапогах; ее длинная шинель перекрещена ремнями от кобуры пистолета и полевой сумки. Рядом же с ней была Александра Павловна. Я сразу узнал ее, несмотря на то что заострилось ее лицо. Волосы, как всегда, выбивались из-под платка, стеганая куртка расстегнута.

Александра Павловна бросилась ко мне, начала целовать.

— Вот Фекла-то будет рада! Нашелся наш солдатенок!

Я обрадовался Александре Павловне.

Высокая женщина, про которую Александра Павловна сказала, что она председательница районного Совета, записала мое имя и фамилию в свою записную книжечку. А Александра Павловна, как всегда, заторопилась.

— Вот только с делами управлюсь, за тобой приду, — сказала она.

Женщины ушли, а меня в блиндаже все стали про них расспрашивать. Я рассказал все, что знал, и Феклу Егоровну вспомнил.

Через несколько дней Александра Павловна снова пришла в блиндаж.

Громкий боец одернул мне рубашку:

— Смирно!

Встал я по стойке, а он доволен:

— Ну, теперь похож на сталинградца!

Подарил он мне на прощание кусок туалетного мыла в нарядной обертке и обрызгал тройным одеколоном. Я даже не успел глаза зажмурить.

Подпрыгивая на здоровой ноге, он все говорил, что после войны обязательно приедет в Сталинград и меня разыщет. Я в этом нисколько не сомневался — ведь он никуда из блиндажа не уходил, а столько знал названий сталинградских улиц!