Как-то мы сидели рядом в столовой для детей, помещавшейся среди развалин. Сюда дети приходили из щелей и подвалов; больным же и раненым обед доставлялся «на дом» — в те щели и подвалы, где они лежали.
Мы уселись на камнях вблизи глубокой ямы. Миски со щами держали на коленях. В одной руке у меня была горбушка хлеба, а в другой — ложка. Только я поднес ложку ко рту, как она ударила меня по зубам. Это где-то совсем близко разорвался снаряд. Я покачнулся, но все же удержался на камне. Зато миска лежала у ног. Шура удержала миску, но все равно и ее щи перемешались с землей. А мне что-то в глаз попало. Я поднял миску, ну, думаю, пойдем за добавкой, а соринку потом вытащу. Только я так подумал, как миска вылетела из рук, меня обдало волной жаркого воздуха и подбросило.
Когда я очнулся, первым делом попробовал шевельнуть рукой. Казалось, меня кто связал или навалился сверху. Руки же словно застыли. Я втянул голову и только тогда сообразил, что не могу открыть глаза. Темно. Еще прошло какое-то время. Я осмелел и приподнял веки.
Гляжу — рядом со мной земля колышется, а затем и Шура показалась. Вытряхивает землю из-за воротника гимнастерки.
Только потом я сообразил, что мы закончили, наш обед в яме. Нас присыпало землей, недавно вырытой из этой ямы. Хотелось всего себя вытрясти.
Я посмотрел на Шуру. Ее лицо было совсем серым. Вот и пообедали!
Мы вылезли наверх. Я еще плохо соображал, где мы находимся, как услышал, что кто-то плачет.
Шура, как всегда, протянула мне руку, а я сказал ей:
— Слышишь, Оля!
Шура прислушалась и побежала. Я же не мог бежать: как назло, ноги меня не слушались. Пока я ковылял, Шура уже добежала. Она наклонилась над окровавленной девочкой, лежавшей на земле.
— Мама! Мама! — кричала девочка.
Нет, это была не Оля. Сестренка моя совсем светлая, а у этой девочки темные волосы. Я сказал:
— Спаси ее.
Шура подняла девочку и понесла ее. Я все время отставал. Шура спешила. Она донесла девочку до самой поликлиники.
Поликлиника размещалась среди развалин. Больные и раненые сидели на камнях, на кирпичных грудах, ожидая своей очереди.
Шура передала девочку невысокой женщине в белом халате.
Только я подошел, Шура говорит мне, показывая на камень:
— Садись, я и для тебя очередь заняла.
И сама села рядом. Я и не заметил, как в ее руке оказался маленький кусочек зеркала. Никогда не смотрелась, а теперь, вся напудренная серой пылью, не сводила с себя глаз. Она повернулась ко мне, широко раскрыв рот:
— Вот видишь, самые передние выбило. А я все хвасталась, что зубы никогда не болели, — сказала она и пригорюнилась. А потом будто опомнилась. — О чем это я? Тут головы летят, а я о зубах толкую, дура беззубая!
Когда дошла моя очередь, я спросил про девочку. Мне сказали, что ее отвезут в Красную слободу. Девочку будут лечить, девочка будет жить.
Мне тоже помогли в поликлинике. Женщина в белом халате прощупала все мои косточки, все мои ребрышки пересчитала. Она слушала меня, а я любовался ее халатом. В Сталинграде после бомбежки у нас стали другими не только здания и улицы, но и деревья в садах и трава. Другим стало даже небо, а халат такой же, как и раньше, когда мама стирала и гладила для госпиталя.
В поликлинике нам дали лекарство в большой бутылке. У нас в Сталинграде в такие бутылки в последнее время разливали горючую жидкость для гитлеровских танков. Нам же налили в нее целебную микстуру — для успокоения, после того как мы полетели вверх тормашками, — пить мне и Шуре три раза в день по столовой ложке. А где ложку достать?
Шура поручила мне таскать бутылку, но даже не вспомнила о ней, когда я оставил ее на подоконнике одного уцелевшего пустого дома.
В последние дни уже была слышна стрельба из автоматов, особенно со стороны вокзала. Как будто вдруг ни с того ни с сего сотни барабанщиков начинали выбивать дробь...
Фашисты рвались к центру города.
Глава пятая
ПОДРУГИ
На рассвете мы прошли Метизный и вышли к железнодорожному полотну, проложенному у Мамаева кургана.
Жили мы раньше среди гудков. То заводы смену гудят, то пароходы перекликаются на Волге, а совсем рядом, под самыми окнами, гудят паровозы, на стыках рельсов стучат колеса рабочих поездов, раздаются свистки составителей, лязгают буфера.
А теперь только снаряды и мины, сверля воздух, с протяжным воем проносились над нами.
По обе стороны рельсов мы видели людей — кто из укрытия выглянет, кто к туннелю спешит. Женщины с разной посудой в руках шли на бугор к роднику за водой.