— Жарко! — сказал нам не сразу Петр Федотович. — Урал не посрамили! Только орудие мое сильно накалилось. Подбили мы два танка, а другие «черные связки» назад повернули. Идолы, помощника моего ранили. Остался я без «второго номера». Всегда его помнить буду.
Сержант снял гимнастерку и протянул ее Фекле Егоровне:
— Залатай, прошу!
Он жадно пил воду, но, не допив кружку, медленно вылил остатки себе на голову; потом повернул голову направо, налево и сказал, задумавшись:
— Раз она круглая, должна вертеться. И земля вертится.
Глава девятая
ПИСЬМО НА УКРАИНУ
С каждым днем становилось тревожней.
Отгонят наши противника за железнодорожную насыпь, продвинутся вперед на несколько метров — Александра Павловна Феклу Егоровну подбадривает:
— Разве можно унывать в такое время!
Отобьют фашисты наши атаки, потеснят со ската — Александра Павловна сама не своя.
Она знала каждый кустик, каждую ямку вокруг бугра.
Идет бой, Александры Павловны нет в блиндаже. Она с Вовкой и связистам помогала и боеприпасы таскала. А когда их не хватало, собирала у убитых гранаты и подносила бойцам.
Как только она их не называла: и сметливыми и удалыми, особенно моряков, которые на суше дрались!
— Бравый народ! Любо-дорого посмотреть!
Заводских хвалила за хватку, а про пехотинцев говорила, что «нет нигде лучше их, ни в мире, ни в Сибири». Придет Александра Павловна в блиндаж усталая, бледная, с запавшими глазами, урвет часок-другой для сна и снова обратно.
— Хоть нос в крови и злости полны кости, а держусь, раз надо, — говорила она.
Сквозь неумолкаемый грохот нескончаемого боя мы уже слышали и наши танки. Они шли мимо нас на бугор.
Фекла Егоровна ко всему привыкла, только не к лязгу танков. Все мерещилось ей, что Вовка попадет под гусеницы. Когда Вовку посадили в танк, чтобы он указал дорогу, Фекла Егоровна закрыла лицо руками.
Вовка вскоре вернулся.
— Что нам, бурлакам! — сказал он, появившись в блиндаже.
... Александра Павловна из нашего танка, подбитого гитлеровцами, вытащила обожженных танкистов, сама приползла вся в крови, почерневшая, опаленная, глаза мутные. Сразу было видно, что ей тяжело. В блиндаже расступились, и Александра Павловна упала животом на койку.
Фекла Егоровна не знала, как помочь подруге. Всю ее ощупала. Нигде ни царапины. Должно быть, сильно оглушило ее или надорвалась. Она только пожаловалась, что все в ее глазах расплывается, терпкий запах пороха стал ей невмоготу.
Фекла Егоровна раскрыла дверь. Александра Павловна попросила закрыть. Только закрыли дверь, опять просит открыть.
Александру Павловну все окопники и тыловики знали и крепко уважали. Из штаба батальона пришли ее проведать, а потом и врач военный появился. Выслушал ее трубочкой, как маленькую, и сказал:
— Полежать вам надо, Александра Павловна, успокоиться.
Он и Павлика заодно осмотрел, потрогал его голову, за ножки потянул и ткнул пальцем в живот:
— Хорош фронтовичек! Хоть бледненький, а с обстановкой справляется. Ему бы другие ясли, был бы кровь с молоком!
Фекла Егоровна никуда больше от себя Александру Павловну из «яслей» не отпускала. Как прикрикнет на нее, она слушается.
Как-то слышал я их разговор, когда Фекла Егоровна тельняшки стирала:
— Знаю я, не оставишь ты моих девчонок.
— Ну и ты мою ораву не бросишь. Александре Павловне нанесли лекарств целую гору. Нальет она ложечку, а сама говорит:
— Мне аптека не прибавит века. Вот подул бы сюда ветерок с Волги!
Как-то ночью, когда Александра Павловна еще подчинялась Фекле Егоровне, а Вовка где-то один лазил, совсем близко от нас кто-то застонал.
Фекла Егоровна, всегда настороженная, прислушалась.
Человек стонал не переставая, он звал к себе на помощь.
Фекла Егоровна вышла из блиндажа и прислушалась. Она решила действовать по всем правилам и поползла по-пластунски.
Посмотрел я — тихо в блиндаже. Юля и Агаша спят рядышком. Не за кем мне было смотреть, и я устроился на ступеньках у входа.
Фекла Егоровна подтащила раненого. Он тяжело и часто дышал. Усадила его на верхней ступеньке, сняла шинель, расстегнула ворот гимнастерки, на голову положила мокрый платок, а мне велела не отходить. Вот-вот должны прийти санитары с носилками.
По временам метавшиеся огни светили, как фары, то и дело повисали ракеты, и я хорошо разглядел его лицо: глаза блестели, а губы синие. Раненый задыхался. Как будто что-то злое, попавшее ему в грудь, все не могло успокоиться и хрипело в нем, вырываясь наружу то со свистом, то со стоном.