И мы пошли, как говорят, куда глаза глядят.
Валя сама мне сказала, что Галю повезли к Гитлеру, но она все равно от него убежит.
Валя часто болела. «Только, чур, не болей», — говорил я про себя Вале. А она оглядывалась — не догоняет ли нас Галя.
Степь. Я поднял колоски. Съел несколько зерен и дал Вале. После этого еще сильнее захотелось есть.
Ветер дул прямо в лицо, холодный и порывистый, даже платок содрал с Валиной головы, и я его еле догнал.
Тучи совсем низко неслись над землей. Они были намного темнее неба, как будто в них загустел черный дым. Некоторые из них были похожи на большие подушки, а у других края были зазубрены, как у осколков...
Валя припадала то на одну, то на другую ногу. Мы вышли на дорогу. Столб со стрелой. Мы пошли в ту сторону, куда смотрела стрела своим острым концом.
Долго мы тащились черепашьим шагом. Несколько раз останавливались, чтобы перевести дух.
Валя выбилась из сил.
Нас догнал мужчина, одетый в овчинный полушубок. Он обо всем расспросил меня: откуда мы и где наши родители.
Я отвечал без охоты, лишь бы дяденька не обиделся; рассказал и о том, как нас разлучили с Галей.
Он внимательно слушал, а сам только говорил «ага» и «да». Скажет, вздохнет и добродушно покачает головой.
Я решил, что нам ни в коем случае не надо от него отставать, и сильнее прежнего стал тянуть Валю за руку.
Дяденька взглянул на нее и сказал:
— Ослабла девчоночка!
Он взял ее на руки и понес. Я так и не спрашивал, куда идем. Мы свернули с дороги, взобрались на пригорок и пошли огородом. На грядке лежали огромные переспевшие огурцы.
— Вот и дошли, — сказал дяденька.
В доме были целы все окна. Между двойными рамами белела вата, разукрашенная разноцветными бумажными полосками.
В сенях стояло полное ведро воды и на листе фанеры лежали черные головки мака.
В кухне у печки, гремя заслонкой, хлопотала уже немолодая, дородная женщина, повязанная платочком. Когда мы вошли, она даже не обернулась.
— Детишки из Сталинграда, брат и сестра, — сказал дяденька, снимая полушубок.
«Детишки из Сталинграда»! — передразнила хозяйка. Она повернулась и смерила нас с головы до ног. — Ну, чего у порога стали? Как звать?
Валя опередила меня, ответив за обоих. Видно, хозяйка была чем-то встревожена и возмущена. А тут еще мы оказались.
— Все шляешься, пропадаешь! — накинулась она на мужа. — А мне за все отвечать! Были у нас черт да сатана, что звери вошли, вынь им да положь, а откуда возьмешь?!
И она рассказала, как приехали гитлеровцы и все обшарили в подполе и в чулане.
— Один из них долго здесь лопотал. Все краску хотел продать; а я ему говорю — у нас своей сажи много. Половики не дала, а квашню унесли.
Дяденька в ответ опять произнес только свое «да» и начал снимать с Вали промокшие ботинки. Он положил их на лежанку, а Валю усадил на табуретку, подставил таз и начал намыливать ей ноги.
— Думала, обойдется. А все из-за тебя! Припрятать надо было, закопать, как люди делают, а не ушами хлопать! — ворчала хозяйка, выгребая угли из печки.
А я так обрадовался теплу! Прямо не верилось, что все это происходит на самом деле. Так и хотелось прислониться к печке и погладить рукой лежавшие подле ровные, сухие поленья.
Хозяйка положила нам в глиняную миску ячменной каши и дала по соленому огурцу.
— Похожи, — сказала она, глядя, как мы заработали ложками.
Хлеб ржаной, нарезанный большими ломтями, лежал перед нами. Ешь вволю, как до войны. Хозяйка все хлопотала и приговаривала:
— День завтра воскресный.
Перед вечером зажгли лампадку в углу. Ставни закрыли. Лампадка замерцала, как звездочка,. И висячую керосиновую лампу зажгли. Еще раз к столу позвали чай пить из самовара, с постным сахаром. Я даже вспотел и от чая и от удовольствия.
Чайник для заварки был такой же, как у нас дома, — с отбитым носиком. Мама все собиралась новый купить, но «курносый» все равно появлялся на столе.
Хозяйка пила чай из блюдечка и все вспоминала бессовестных, что квашню и продукты унесли.
— Ведь не чужими руками нажили.
Из ее слов я узнал, что она второй раз замужем. Первый муж ее был, как она сказала, дьяконом; второго же своего мужа, дяденьку, который нас привел, она все время поругивала и даже за то, что он был дорожным мастером и на разных снимках с начальством снимался и грамоту ударника забыл со стены снять. Вот гитлеровцы и придрались к ней.
— Как заладили «комиссар!»— еле отбоярилась. Она всех «комиссаров» сняла со стены, а чтобы пусто не было, достала из сундука карточку, на которой снята была с первым мужем после венца, и повесила ее. Держат друг друга под руку; на голове у нее веночек и в руках букет, а у него волосы до самых плеч.