Как оказалось, Слава бежал уже из нескольких детдомов, искал самый лучший. Сережа убедил его, что наш детдом самый лучший.
Мне не терпелось узнать, где же был Сережа — на фронте или в Бугуруслане?
Из его сбивчивых рассказов я понял, что до фронта он не доехал и в Бугуруслан не попал. Зато он побывал в Москве и во многих городах.
Со Славой он встретился совсем недавно, когда их задержали на станции Грязи.
По словам Сережи выходило, что для того, чтобы путешествовать, совсем не обязательно иметь железнодорожный билет, надо уметь разговаривать с проводниками, контролерами и быть в хороших отношениях с пассажирами. Пищу и всякие там продовольственные карточки тоже иметь не обязательно. В пути всегда накормят не какой-нибудь ячменной кашей, а консервами «Второй фронт»: свиной тушенкой и беконом.
Как рассказывал Слава, и в вагонах и на станциях Сережа подходил к военным, пристально разглядывал их, просил помочь разыскать отца.
Сам же Сережа с неохотой рассказывал о своем далеком путешествии. Вечером он подозвал меня, вытащил из-за пазухи что-то завернутое в тряпочку, развязал узелок и торжествующе спросил:
— Видал?
Передо мной был самый обыкновенный карманный фонарик. Но, признаться, тогда я ему очень обрадовался.
Ты думаешь, это что? — спросил Сережа.
— Ну, фонарик.
Он посмотрел на меня с презрением:
— Сам ты фонарик! Это не фонарик, а прожектор. Слыхал? Если появится над нашим детдомом какой-нибудь «Мессершмитт», мы будем этим прожектором фашистов сбивать. Ты только посмотри, как он светит!
И Сережа нажал кнопку. Нажал раз, другой, «прожектор» не загорелся. Тогда Сережа начал подкручивать лампочку, а потом вывернул ее и посмотрел на свет.
— Все в порядке, сейчас засветит.
Но и это не помогло. Тогда он вытащил батарейку, начал ощупывать ее руками; высунул язык и лизнул батарейку. Но, как ни старался, ничего у него не получилось.
К великой досаде, Сереже не удалось показать мне «прожектор» в действии. Батарейка отслужила свой срок. Сережа так огорчился, что я уже подумал, не отправится ли он второй раз в Москву за новой батарейкой.
Он удивил меня в первое же утро. Я проснулся, смотрю — Сережина кровать опять пуста, а его не видно. Оказывается, он переселился под койку и там, на полу, проспал всю ночь. А когда я не захотел последовать его примеру, он посмотрел на меня с сожалением и сказал:
— Ты, Гена, жизни не знаешь!
В воскресный день мы навестили старого бочара.
Василий Кузьмич жил один в небольшом домике в два окошка на улицу. Одно окно наполовину было забито фанерой. Снаружи домик выглядел таким же седым, как и его хозяин. Зато распахнутые рыжие ставни на крючках были добротны и внушительны.
Мы взошли на крыльцо и постучали, а дверь оказалась незапертой. В сенях стояли развалившаяся бочка и новая кадка; валялись деревянные и железные обручи, дощечки, прутья. Один из них Сережа сразу же облюбовал для лука.
В горнице над неприбранной кроватью висели молотки, рубанок, пила и внушительный циркуль. Напротив, прислоненная к простенку, стояла доска с приклеенной картой. Василий Кузьмич отмечал на ней все города, освобожденные от фашистов.
В углу лежала огромная тыква.
Мы сделали несколько осторожных шагов, стараясь ничего не свалить, не зацепить. Все пахло здесь щепой, стружкой и табачком.
— Здорово, дедушка! — закричал Сережа, вы сунувшись в окно, выходившее во двор.
Василий Кузьмич копал картошку на огороде. Он вошел с лопатой в руке, тяжело дыша. Схватил Сережу за рукав и несколько раз повернул его. Достал с полки очки в железной оправе и, придерживая их рукой, внимательно оглядел Сережу. По-видимому, остался доволен своим осмотром, подставил нам табуретки, велел сесть. И сам сел.
— Опять спаровались, дружки! Вас-то и не ждал. Думал, другие ребятки пожаловали. Как металлический лом собирать — прямо ко мне. Прошлый раз я им ржавую самоварную трубу приготовил, а они с собой и тупой топор прихватили.
Сережа достал из кармана что-то завернутое в тряпочку. Только подумал я о фонарике, как он не спеша развернул тряпочку и протянул Василию Кузьмичу пачку махорки.
Тот принял подарок, скрутил козью ножку, насыпал в нее щепотку, щелкнул зажигалкой и задымил.
— Расскажи, где побывал.
— В Москве, на бульварах, огромные колбасы лежат, аэростатами называются.
— А еще что видел?
— Там дома все разрисованы. Я Москву пешком обошел, пять дней и пять ночей шел. На лестницах- чудесницах в метро ездил; одни спускаются, другие поднимаются. Я даже на лестнице знакомого встретил, которого в Сталинграде видел, только я вниз ехал, а он наверх. Там, в метро, не поймешь, когда ночь, когда день. Я на этих лестницах пять суток ездил, — рассказывал Сережа. — Милиционеры в метро все в юбках. Одна меня заметила и поманила конфеткой. А я и от нее убежал.