— Дело в том, что я сам четыре года назад ушел из дома. Возможно, мои родители искали меня точно так же, как и вы. В прошлом году моя мать умерла. Никаких денег не надо. Я постараюсь найти вашего сына.
Измотанные Кику и Кадзуё вернулись в гостиницу. Пожилая уборщица, которая мыла стены в лифте, сказала Кадзуё:
— Жара-то какая!
У нее были крашеные волосы, глаза обведены, а морщинистые губы намазаны красной помадой. Кадзуё ответила:
— И правда очень душно.
Уборщица сплюнула в ведро, полное пыльных тряпок.
— Кстати, в вашем туалете ничего такого нет? В последнее время филиппинские проститутки выбрасывают такие странные вещи, просто беда. Презервативы, ну, это еще полбеды.
Кику и Кадзуё вышли на пятом этаже, уборщица, оставив тряпки и ведро в лифте, последовала за ними.
— Извините, мы очень устали, спокойной ночи, — сказала Кадзуё и хотела закрыть за собой дверь в комнату, но уборщица уцепилась ей за руку и продолжала болтать.
— Эти девки побреют под мышками или в паху и все бросают в туалет, не смывают. Конечно, засоряется. А мне приходится все своим руками чистить. Недавно бросили какие-то яйца. Не перепелиные, не куриные, а как будто лягушачья икра, икра гигантской лягушки. Вот я и спрашиваю у девицы, что это такое. Она мне и говорит: внутрь засовываю — гладкие, легко проходят, а уж до чего приятно! А почему, спрашивается, я должна за ними убирать? Почему, я вас спрашиваю, я должна убирать лягушачью икру, которую выбросила филиппинская шлюха?
Уборщица, не выпуская руки Кадзуё, расплакалась. Черная тушь потекла по ее лицу, задерживаясь в морщинах. Кадзуё с силой освободила руку и быстро вошла в комнату. Кику лезли в голову какие-то противные мысли. Некоторое время он смотрел на плачущую уборщицу, которая сидела на корточках. Он подумал: а может, эта безобразная старуха и есть та женщина, что его родила и бросила. Он подумал, что его тело, к которому пристали сегодня запах пота полуголых девиц, сладковатый запах «Какао Фиджи», цветом своим напоминавшего мочу, нищие, блевотина, шум, несомненно, появилось из щели между ног вот этой плачущей, пожилой уборщицы. Всю ночь напролет из соседней комнаты раздавались смешки и стоны какой-то женщины. Кику предложил переехать в другую гостиницу. Здесь какие-то мерзкие типы. Кадзуё без конца переворачивалась с боку на бок. Наконец она сказала:
— Хорошо, так и сделаем, — и зажала уши ладонями.
На следующий день в полдень они отправились в полицию. Никакой информации. До встречи с официантом, назначенной на вечер, оставалось еще немало времени. Они брели по аллее, покрытой уличной пылью. Кадзуё предложила сходить в кино, а потом поесть чего-нибудь особенного, чего они никогда еще не пробовали.
— Послушай, Кику, как бы мы ни плакали и ни убивались, если нам суждено найти Хаси, мы его найдем. Но не раньше, чем это суждено, а если не суждено — значит, не суждено. Я с тобой в первый раз в Токио, а может, и в последний.
В роскошном кинотеатре они смотрели трагическую историю о русской балерине, эмигрировавшей в Америку. Героиня, танцевавшая в «Лебедином озере», страдала, выбирая между любовью с одной стороны и балетом и родиной — с другой. «Какая глупая!» — подумал Кику. Кику всегда считал, что тот, кто не понимает, чего ему больше всего хочется, ничего не получит. В последней сцене балерина умирала в объятьях возлюбленного. Кадзуё, громко всхлипывая, заплакала. После фильма они пошли на аттракционы. Кику и Кадзуё покатались в огромных кофейных чашках и на «американских горках». Кадзуё веселилась от души.
— Захотелось хоть раз в жизни порезвиться.
Вечером они пошли в сад возле императорского дворца, купили мороженое и, взявшись за руки, побрели по дорожкам. Потом покормили голубей попкорном. Посидели на траве. Трава пахла точно так же, как и на острове в заброшенном городе шахтеров. Кадзуё, глядя куда-то вдаль, стала рассказывать про свое детство. Она говорила о том времени, когда жила в Корее. Вернувшись из школы, она бросала портфель и убегала в поле рвать клубнику. В это время года она была очень вкусной.
— Никаких сластей или конфет тогда не было, поэтому я так любила дикую клубнику. Я была старшей дочерью, возвращалась из школы последней, все красные спелые ягоды успевали собрать младшие братья и сестры, мне оставались зеленые, нередко и живот болел. Вот бы еще раз побывать в Корее! Когда ты и Хаси станете красивыми взрослыми мужчинами, мне хотелось бы съездить вместе с вами в Корею.
Кику впервые слышал от нее подобные разговоры.
— А мне бы не хотелось еще раз оказаться в приюте, — сказал Кику.
— Потому что ты еще слишком молод, — ответила Кадзуё, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — Чем старше становишься, тем больше хочется вернуться туда, где был в детстве.
Кику подумал, что он ровно ничего не знает о Кадзуё. Мальчик хотел сказать, что обязательно поедет вместе с ней в Корею, но Кадзуё уже встала, стряхнула прилипшую к платью траву и показала на ров вокруг императорского дворца. Там дети ловили рыбу при помощи простейшего устройства из лески и крючка. Через несколько секунд они вытащили из воды большого карпа. Карп вырывался из рук. Рыбалка здесь, по-видимому, была запрещена. Дети, которые, судя по всему, и не надеялись что-нибудь поймать, держали карпа, не зная, что с ним делать. Казалось, они вот-вот заплачут и смотрели на прохожих в ожидании помощи. Они выглядели так забавно, что Кадзуё захлопала в ладоши и рассмеялась.
Вечером, в ресторане с идеально белыми стенами и красными коврами, они заказали себе ужин из таких блюд, которые им прежде и видеть не доводилось. В центре зала на пианино играл слепой старик. Он обошел всех посетителей ресторана, спрашивая, какие мелодии они хотели бы услышать. Кадзуё смутилась и тихонько сказала:
— «Утро на пастбище».
Морские гребешки, поджаренные в масле, были сервированы в ракушках. В дыне, из которой были удалены семечки, подали желеобразный суп.
Тушеная курица была посыпана сухими лепестками роз. Кадзуё несколько раз спросила Кику:
— Вкусно?
Кику ответил, что омлет с рисом, который она готовит дома, гораздо вкуснее. Кадзуё рассмеялась.
— Видно, ты по-настоящему любишь этот омлет.
Когда пианист начал исполнять «Утро на пастбище», Кадзуё уронила на пол вилку. Наклонившись, она подняла ее. К серебряному прибору прилипли какие-то соринки. Подошел официант и положил на стол чистую вилку и горячую салфетку для рук. Неожиданно плечи Кадзуё затряслись. Она приложила салфетку к глазам и проговорила сдавленным голосом:
— Кику, ты меня ненавидишь? Расскажи мне все то плохое, что с вами случилось в нашем доме. И за себя, и за Хаси расскажи. Я хочу извиниться за все.
Кику никак не мог найти нужных слов. Он попробовал вспомнить, не было ли чего-нибудь такого, как в «Яблоке и кипятке». Мальчик раскусил морской гребешок и нёбом почувствовал, как растекается густое масло.
На улице сидели предсказатели судьбы.
— Давай погадаем, где Хаси, — предложила Кадзуё, и они встали в конец длинной очереди.
Когда они продвинулись наполовину, на улице появилась компания на роликовых коньках. Среди них была девушка, которая катилась, ухватившись за веревку, привязанную к бамперу машины. Машина, в которой громко звучала музыка, несколько раз прогудела и уехала. Один из компании столкнулся с мальчиком в школьной форме с высоким воротником, выходившим из такси. Школьник упал на спину. Роллер тоже упал. Что же это делается? Школьник встал и ударил в лицо роллера. Подбежали другие школьники, и началась драка. Очередь к предсказателю распалась. Кадзуё обернулась посмотреть на драку, сочувствуя школьникам, которые окружили одного роллера и устроили ему стенку. Тот выскочил и побежал в сторону Кику и Кадзуё. Он приближался к ним на дикой скорости. Плечом он задел Кадзуё. Кадзуё развернуло по кругу, ее ноги запутались в юбке, она упала. Раздался глухой звук. Кику схватил роллера, сбившего Кадзуё, с силой толкнул его и помог Кадзуё подняться. Она ударилась головой о корень дерева. Тряхнув головой, она встала на ноги. Крови не было, но она набила здоровенную шишку. Со смехом Кадзуё отряхивала грязь с платья. Кику успокоился.