— Я создала человека, не забывай этого!
Никогда еще не была Луна столь красноречивой:
— Да, без сомнения, в человеке твоя высшая слава. Этого не сделала никакая другая планета. Но разве он — творение лишь твоих рук? Солнце дало тебе тепло, от которого зародилась в твоем лоне первая капелька жизни. Да, ты питаешь людей, но требуешь, чтобы и они отдавали тебе свой труд и силы. Я же наполняю весельем их темные, усталые ночи и ничего не прошу взамен. На тебе они живут и умирают, но я, Луна, знаю людей лучше, ибо понимаю их радости и умею разогнать их печаль. Ты даешь им сокровища твоих недр, но мы, небесные светила, зажигаем в их сердцах надежду. Вот почему именно нам, век за веком, слагают они гимны и рассказывают о своей боли и желаниях. Не хвастайся же своим лучшим творением. Люби его, да, люби беззаветно, ибо оно — детище всей Вселенной.
Вновь зарделся лик Земли. Но на этот раз утренней зарей зажглась в ней совесть. И уже не боялась она оказаться побежденной в этом споре, а, наоборот, обрадовалась, найдя в Луне столь мудрую советчицу.
И с тех пор, вот уже миллионы и миллионы лет, ходят рядом по небу Земля и Луна. Несет одна на себе людей, сияет другая ровным светом, и смотрят они друг другу в лицо глубоким взором светил. И когда озаряет Луна земные долины, рисует на равнинах силуэты далеких гор, ложится дорожкой на морской воде, благодарит ее за это Земля. И когда с восходом Солнца бледнеет Луна и исчезает, вспоминает ее Земля с любовью и нетерпеливо ждет ее возвращения.
— Спасибо за мудрый урок, моя подруга Луна, мой товарищ Луна!
У этой маленькой истории, которую я тебе рассказал, есть, дочка, своя мораль. Я мог бы закончить мою сказочку какой-нибудь пословицей, но лучше подумай сама над тем, чему она тебя учит; не нужно ни притворного смирения, ни пустого тщеславия. Отбрось всякое самомнение и чутко прислушивайся к советам умного друга. И помни: по-настоящему хорошо делается только то дело, в котором участвуем мы все.
Целую тебя,
твой отец Эдуардо Гальегос Мансера».
Артуро Услар Пьетри (Венесуэла)
ДОЖДЬ
Сквозь щели в хижину лился лунный свет, и ветер шумел в густых стеблях маленького кукурузного поля, словно дождь. В темноте, прорезанной светлыми полосками, медленно покачивался гамак старого самбо[2] слышалось ритмичное поскрипывание веревки по дереву и свистящее прерывистое дыхание старухи, лежавшей на кровати в углу.
Ветер, шелестевший сухой листвой кукурузы и нескольких чахлых деревьев вокруг, все настойчивее пел о дожде, напоминая жесткой каменистой земле о влаге.
Старуха вся в поту лежала без сна; она старательно прислушивалась, приоткрыв глаза и пытаясь что-нибудь разглядеть в пятнах лунного света, потом посмотрела на тяжелый и неподвижный гамак и позвала недовольным голосом:
— Хесусо!
Умолкла в ожидании ответа, потом опять ворчливо заговорила:
— Спит как бревно. Ни на что не годен. Живет, словно уже умер!
Спавший обнаружил признаки жизни, потянулся и устало спросил:
— Что случилось, Усебия? Чего ты там шумишь? Даже ночью не даешь людям покоя!
— Замолчи, Хесусо, и послушай!
— Что?
— Слышишь, кажется, дождь идет, дождь идет, Хесусо! Ничего ты не слышишь, глух как пень.
Недовольный старик тяжело поднялся, подошел к двери и резко открыл ее. Его лицо и полуобнаженное тело облил серебристый свет полной луны и охватила волна горячего воздуха, которая, колыша тени, поднималась с крошечного поля. Все небо было усыпано звездами.
Он протянул руку наружу, но на нее не упало ни одной капли. Рука его бессильно опустилась, и он присел на порог хижины.
— Ну, глупая старуха, где тут ливень? Делать тебе нечего?
Женщина так и лежала с открытыми глазами, глядя на пятно света около двери. По ее щеке прокатилась капелька пота. Горячие испарения заполняли комнату.
Хесусо захлопнул дверь, осторожно прошел к своему гамаку, и через минуту снова послышалось мерное поскрипывание веревки по дереву. Одна его рука свесилась и скользила по полу.
Земля была суха, как обожженная кожа, суха до самых кончиков корней, ставших похожими на старые кости, и воздух над ней, казалось, был пропитан лихорадкой жажды, порождавшей у людей мучительную одышку.
Облака, темневшие на небе, словно тени деревьев, исчезли за холмами, ушли, как сон, как отдых. День был раскаленным, и ночь была раскаленной; звезды посылали на землю жесткие, металлические лучи.