Она замолчала и машинально продолжала заниматься своим делом, подавляя желание вновь заговорить с мальчиком, желание быть откровенной и общительной. Мальчик опять начал свистеть.
Глядя, как Усебия суетится у плиты, старый Хесусо ощущал теперь какую-то странную радость, как будто готовился присутствовать на церемонии, исполненной великого смысла, — как будто он впервые открыл для себя таинство принятия пищи.
Все привычные вещи в доме приобрели праздничный вид, стали более красивыми, словно ожили.
— Ты вкусно там приготовила, Усебия?
И ответ был столь же необычен, как и вопрос.
— Вкусно, вкусно, Хесусо.
Мальчик в это время был на улице, и все же его присутствие все время ощущалось.
Его маленькое острое личико вызывало сейчас у стариков глубокую нежность. Они думали о вещах, которые никогда раньше не вызывали у них интереса. Маленькие башмачки, деревянные лошадки, игрушечные павозки с крошечными оглобельками, кусочки цветного стекла.
Общая тайная радость сблизила их и озарила ясным светом их отношения. Казалось, они только теперь по-настоящему узнали друг друга и стали строить планы на будущее. Даже их имена казались им теперь прекрасными, и они получали удовольствие просто от того, что произносили вслух:
— Усебия…
— Хесусо…
Время перестало быть для них безнадежным ожиданием, оно стало стремительным, как бьющий из-под земли источник.
Когда стол был накрыт, старик поднялся, открыл дверь и позвал мальчика, который, сидя на земле, играл с богомолом:
— Касике, иди есть!
Мальчик не слышал его, потому что был слишком увлечен созерцанием тоненького зеленого тельца, похожего на прожилку листа. Пристально глядя на землю, мальчик воображал, что его богомол — большой и страшный зверь. Насекомое тихонько двигалось, перебирая своими крошечными лапками, и мальчик напевал бесконечную песенку:
Богомольчик, богомол,
Твой домочек очень мал…
Богомол время от времени приподнимал свои передние лапки и смешно ими двигал, словно измеряя пространство вокруг. Песенка сопровождала каждый его новый шажок, и внешний вид насекомого в воображении мальчика постоянно менялся, пока он не приобрел очертания какого-то редкостного зверя.
— Касике, иди есть!
Мальчик обернулся и устало поднялся, «словно «возвращаясь из долгого путешествия в какой-то иной мир.
Вслед за старым Хесусо он вошел в наполненную дымом хижину. Усебия уже расставляла жестяные плошки с побитыми краями, в центре стола высился большой каравай хлеба из кукурузной муки, холодный и грубый.
Хотя обычно Хесусо с утра до вечера бродил по холмам и полям, в этот день он вернулся домой еще до полудня.
Когда он приходил в обычное время, ему было легко повторять обычные жесты и привычные фразы, находить себе место в доме, которое как бы определялось самим часом его появления; но такое раннее возвращение означало решительную перемену во всем течении их жизни, а потому он вошел смущенно, понимая, как должна удивиться Усебия.
Избегая ее взгляда, он направился прямо к гамаку и молча лег в него. Он не удивился, когда она спросила:
— Что, опять лень напала?
Он попытался оправдаться:
— А что там делать на этой жаре?
Голос Усебии смягчился, и она сочувственно продолжала:
— Так нужно дождя! Господи, пошли нам хорошего дождичка!
— Очень жарко, и все небо чистое. Нигде нет ни единой тучки.
— Если бы прошел дождь, то можно было бы пересеять.
— Да, можно бы.
— И денег мы могли бы больше заработать: ведь и в других местах выгорели все посевы.
— Конечно.
— А пройди хоть один дождик — все поля бы вновь зазеленели.
— Да, а на заработанные деньги мы могли бы купить осла — ведь он так нужен в хозяйстве. И новое платье тебе, Усебия!
Волна нежности вдруг всколыхнула их обоих, заставила улыбнуться друг другу.
— И хороший плащ тебе, чтоб не промокал, Хесусо!
И потом в один голос:
— А что для Касике?
— Мы повезем его в поселок, и пусть он сам выберет, что ему больше нравится.
Свет, лившийся через открытую дверь ранчо, становился рассеянным, тусклым, словно уже темнело, хотя после обеда еще прошло совсем немного времени. Налетел пахнущий влагой легкий ветерок, и от этого в доме стало немного свежей.
Почти весь этот день старики просидели молча, лишь время от времени перебрасываясь ничего не значащими фразами, за которыми, однако, таилось их новое настроение — ощущение тишины, мира, покоя.