Подставив лицо нежному, теплому ветерку, мальчик весело шагал к ячменному полю, простиравшемуся от холма до холма подобно большому серебристому ковру или озеру, волны которого колышутся на качелях ветра.
К поясу мальчика была привязана плетеная праща, на веревочке, перекинутой через грудь, висела сумка с провизией. Малыш был уже совсем недалеко от поля, где ему предстояло трудиться, однако в то утро он пошел кружным путем и добрался до места, когда его товарищи уже час как работали. Лишь только он появился, мальчишки подняли его на смех за опоздание, а управляющий отечески пожурил:
— Нужно все время идти по тропинке, она сокращает путь.
Мальчик тотчас же присоединился к ватаге ребятишек, которые побросали работу и уставились на новенького.
Управляющий подождал, пока ребята удовлетворят свое любопытство, и громко закричал:
— Гоните птиц! У этих чертовых тварей сегодня адский аппетит… Гоните их, ребятки!
И дети с оглушительным криком рассыпались по полю, запуская в птиц крупными камнями, которые со свистом вырывались из пращей. Когда камень попадал в середину сидящей на поле стаи, тучи птиц взмывали в воздух.
— Эй-эй-эй! Кыш-кыш-кыш!..
Науку эту усвоить было нетрудно. Поэтому скоро новенький уже верховодил группой пахареадоров, крича во все горло, и старательно работал пращой, за изготовлением которой его отец провел бессонную ночь.
В первый час все шло как полагается.
Сначала мальчика забавляло, что черные птицы, словно ошалев от криков, испуганно взлетают в воздух. Но постепенно его начало злить упорство этих уродин. Еще не успевало затихнуть эхо от треска соломенных пращей, как птицы садились снова, будто издевались над мальчишками.
— Эй-эй-эй! Кыш-кыш-кыш!..
Очень скоро упрямство птиц привело его в ярость. Охваченный бешенством, он, как звереныш, ринулся к одному облюбованному птицами месту. Один из сотен камней, которыми он забросал стаю ранил птицу, и она осталась лежать на земле с открытым клювом и сведенными лапками. Он подобрал ее и свернул ей шею дрожащими пальцами. Потом вытер окровавленные руки о грубые штаны, сделал себе султан из черных перьев и воткнул его в шляпу.
— Эй — эй-эй! Кыш-кыш-кыш!..
Но когда лучи солнца кинжалами вонзились ему в голову, он почувствовал усталость. Сначала у него пересохло горло, и даже крики, вырывавшиеся из груди, причиняли острую боль. Потом онемела рука, которой он вращал над головой пращу. Рука распухла, кисть страшно ныла, и боль добралась до плеча.
Босые ноги мальчика скользили в бороздах, он то и дело оступался, натыкаясь на мелкие острые камешки, которые больно ранили нежную детскую кожу.
Сердце словно застряло у него в горле, мешая набрать воздуху в легкие, из воспаленных глаз бежали слезы.
Когда настало время обеда, мальчик без сил повалился в тень. Есть ему не хотелось, и он позволил товарищам расправиться с его припасами.
Передохнув, мальчик снова принялся за прерванную работу. Но окровавленные ноги подкашивались, и птицы, воспользовавшись поражением одного из самых упорных своих преследователей, пировали в свое удовольствие.
Лишь время от времени слышался треск пращи и пронзительный крик:
— Эй-эй-эй! Кыш-кыш-кыш!..
Рабочий день детей начинался и кончался вместе с солнцем. Когда стало темнеть, птицы полетели к горам, а маленькие человечки собрались домой.
По дороге все пели, кроме новенького. Песни товарищей не радовали его — он был еле жив.
Когда над зарослями тростника показались первые крыши, он совсем потерял силы и упал без чувств посреди дороги; он не помнил, кто донес его до родительской хижины.
Дома, лежа на циновке, он бредил: ему чудилось, что миллиомы гигантских красных птиц клюют ему ноги, что у него вылезают глаза, а по жилам разливается жгучее солнце…
Мать растерла его говяжьим жиром, велела опустить ноги в таз с горячей водой, положила на лоб мокрую тряпку. И при этом одну за другой прочла молитвы — три раза «Во здравие» и дважды «Верую», согласно целительной формуле Марии Антонии, соседки.
Отец, гладя дворового пса Койота, приговаривал:
— Завтра он встанет здоровехонький и пойдет на работу… И на его субботнюю получку мы купим маис и засеем участок…
А у разметавшегося в жару малыша время от времени вырывалось: