Она потянула меня за руку к свету, в маленькую столовую, где горела керосиновая лампа. Я вырвался, выбежал на улицу и остановился на краю канавы, стараясь разглядеть в полутьме, нет ли поблизости моих дружков.
Мама сморкалась в дворике, — значит, она плакала.
— Глаза на мокром месте! — поддразнил я ее.
Меня раздражали неумеренная заботливость и чувствительность. Но уж такая она была. И я любил ее, так же, как отца и братьев. Но сейчас у меня еще было время, пока не совсем стемнело, на несколько минут вернуться в детство.
Там, куда сквозь ветви акации тусклый фонарь отбрасывал робкие пятна света, собрались мои друзья. Я догадывался об этом по шуму голосов.
Лавочница донья Чепа любила, когда мы играли около ее лавки. Мы придумывали самые невероятные развлечения, устраивали бешеные гонки по пригоркам, а потом в изнеможении падали на мешки картофеля или фасоли.
— Энрике! — кричала мама мне вдогонку. — Вернись, выпей чашку кофе перед ужином!
— Попозже! — крикнул я в ответ, переходя улицу и растирая руки, которые сильно щипало.
… Когда я вернулся, овсяная похлебка уже закипала.
— Энрике, сынок, я должна тебя огорчить! — сказала мама. — Тебе придется пойти за отцом. Он до сих пор не вернулся. Не понимаю, что с ним могло приключиться.
Я знал, что мне теперь предстоит идти в ближайший полицейский участок и просить, чтобы они выяснили, где находится отец.
Я промолчал. Но задумался. Да, задумался. Многое пришло мне на ум. «Скорая помощь». Полицейский участок.
Поспешно доел я похлебку. Меня тревожила мысль, что мой добрый отец ранен или арестован. С лоточниками постоянно случались неприятности, часто кончавшиеся трагически.
В этой «свободной» стране, в городе с кипучей деловой жизнью, беднякам не давали спокойно зарабатывать на хлеб. То санитарное свидетельство не в порядке, то лоточник торгует не на отведенном ему участке, то он забыл дома удостоверение личности! Кто знает, что могло случиться с отцом? Может, он попал под грузовик? Или сопротивлялся аресту, протестовал, и полицейские его избили? О, как прекрасна свобода в нашем демократическом государстве!
— Пусть дежурный справится в «скорой помощи»! — наставляла меня мама. — И непременно позвонит в другие участки!
Она протянула мне большой ломоть хлеба с мясом.
— Для папы, — сказала она и поцеловала меня.
— Ладно, мама.
Я с разбегу окунулся во тьму, скупо расцвеченную отблесками огней в домах. Холод был ужасный. Клубы тумана ползли по земле. Я засунул бутерброд в карман плаща и обмотал шею шарфом.
— Будь осторожен, Энрике! — кричала мне вслед мама.
Перепрыгивая через выбоины в тротуарах, я бежал не останавливаясь, пока не очутился на главной улице квартала у полицейского участка. Только тут я перевел дух.
Туман здесь, казалось, висел клочьями на железной ограде, окружавшей городской сад. Пахло карболкой и мокрой одеждой.
Я подошел к полицейскому, надутому и важному, как все полицейские. Стоит им надеть форму, и они воображают себя властителями земли.
— Я хочу узнать про своего отца, — запинаясь сказал я.
— Небось налился и валяется где-нибудь, — сказал полицейский. — Ха, ха, ха…
— Нет, нет, сеньор, — возразил я уверенно. — Мой отец не пьет… С ним что-нибудь случилось… Он торгует с лотка в центре… Около школы…
— Ааа… ммм… — промычал полицейский. — Погоди-ка… да нет… Как зовут твоего отца?
— Гильермо Килодран, сеньор.
Полицейский потирал руки и дул на них, согревая их своим дыханием. Я тоже дрожал от холода, несмотря на то что бежал всю дорогу.
Он ушел, оставив меня одного в переднем дворике, по которому, словно угрюмый призрачный полицейский, бродил туман.
Из комнаты дежурного доносились телефонные звонки и крики.
— В камеру его! — приказал дежурный.
Мимо меня волоком протащили пьяного, который орал как зарезанный.
Снова зазвонил телефон. Прошло еще некоторое время, прежде чем мой полицейский вернулся.
— Твой папаша цел, паренек, — сказал он почти отеческим тоном, — он задержан за нарушение муниципальных постановлений и отведен во второй участок…
— Спасибо, сеньор!..
Вошло несколько крестьян в сопровождении полицейского. У двоих лица были разбиты, платье в крови. Женщины причитали и плакали.
Я поспешил уйти.
Улица, вся в туманной мгле, напоминала пасть какого-то животного из кошмарного она. Я снова пустился бежать, сжимая в кармане бутерброд. Дышать было трудно, губы пересохли. Меня угнетало сознание, что наша жизнь устроена так нелепо. Я думал об этом и все бежал, бежал. Потом у меня развязался шнурок, и мне пришлось остановиться. Под ложечкой кололо. Но я опять припустился бегом.