Услышь это Паганель, он, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Рио-Колорадо и горами аргентинской провинции рек очень мало, но как раз в этот момент географ объяснял Гленарвану одно явление, на которое тот обратил его внимание.
С некоторого времени в воздухе как будто чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма — указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой-нибудь обычной причиной. Вскоре запах горелой травы стал так силен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены.
На вопросы своих друзей географ, всегда готовый все объяснить, поведал им следующее:
— Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах дыма. А ведь нет дыма без огня, и эта поговорка так же верна в Америке, как и в Европе. Значит, где-то есть и огонь. Просто здесь в пампасах такая ровная поверхность, что воздушные течения не встречают никаких препятствий, и запах горящей травы часто чувствуется миль за семьдесят пять.
— За семьдесят пять миль? — недоверчиво переспросил майор.
— Да, именно, — подтвердил Паганель. — Надо сказать, что эти пожары охватывают большие пространства и порой достигают значительной силы.
— Кто же поджигает траву? — спросил Роберт.
— Иногда молния, когда травы очень высушены зноем, а иногда это дело рук индейцев.
— А зачем они это делают?
— Индейцы утверждают — не знаю, насколько это верно, — будто после таких пожаров в пампасах лучше растут злаки. Возможно, зола удобряет почву. Я же думаю, что цель этих пожаров — уничтожить миллиарды клещей, докучающих стадам.
— Но такой энергичный способ может стоить жизни животным, бродящим по равнине, — заметил майор.
— Так и бывает, но какое это имеет значение, когда скота так много!
— Я забочусь не об индейцах — это их дело, — продолжал Мак-Наббс, — а думаю о путешественниках, которые проезжают через пампасы. Ведь их может настигнуть огонь!
— Как же, как же! — с видимым удовольствием воскликнул Паганель. — Это порой случается, и я лично с удовольствием полюбовался бы таким зрелищем.
— Это похоже на нашего ученого, — сказал Гленарван. — Из любви к науке он согласился бы сгореть заживо!
— Ну нет, дорогой Гленарван, но я ведь читал Купера, и его Кожаный Чулок научил меня, как спастись от надвигающегося пламени. Надо просто вырвать траву на несколько саженей вокруг себя. Нет ничего проще. Поэтому-то я нисколько не страшусь приближения пожара и, напротив, мечтаю его увидеть.
Но пожеланиям Паганеля не суждено было осуществиться, и если он и оказался наполовину изжарен, то только по милости нестерпимо жгучих лучей солнца. Лошади тяжело дышали, измученные тропической жарой. Тени можно было ждать только от изредка набегавшего на огненный диск облачка. Тогда всадники, подгоняя лошадей, старались держаться в освежающей тени, которую вместе с облаком гнал вперед западный ветер. Но лошади скоро отставали, и солнце, ничем не заслоненное, заливало новыми огненными потоками иссохшую почву пампасов.
Вильсон, заявляя, что у них есть достаточный запас воды, не подумал о неутолимой жажде, терзавшей в течение этого дня путников, а его утверждение, что на их пути наверняка встретится какая-нибудь река, было слишком поспешным. На самом деле речек не было видно (однообразно плоская почва не представляла для них удобных русел), даже искусственные водоемы, вырытые руками индейцев, и те все пересохли. Видя, что земля становится с каждой милей все суше, Паганель заговорил об этом с Талькавом и спросил, где рассчитывает он найти воду.
— В озере Салина-Гранде, — ответил индеец.
— А когда мы доедем до него?
— Завтра вечером.
Обычно аргентинцы во время путешествий по пампасам роют колодцы и находят воду на глубине нескольких футов. Но так как у путешественников не было нужных инструментов, они не могли прибегнуть к этому способу. Пришлось ограничивать порции воды, и хотя ее хватало, чтобы никто не испытывал мучительной жажды, но напиться вволю тоже было нельзя.
Вечером, после перехода в тридцать миль, сделали привал. Все рассчитывали выспаться и отдохнуть, но ночью тучи назойливых москитов и комаров не дали никому покоя. Их появление указывало на предстоящую перемену ветра. И действительно, вскоре он изменил направление: стал дуть с севера. А эти проклятые насекомые обычно исчезают лишь при южном и юго-западном ветре.
В то время как майор спокойно переносил эти мелкие житейские неприятности, Паганель, напротив, негодовал на них. Проклиная москитов и комаров, он сожалел о том, что нет подкисленной воды, которая успокаивала бы зуд от множества укусов. И, хотя майор пытался утешить географа, говоря, что им еще повезло, если из трехсот видов насекомых, известных естествоиспытателям, приходится иметь дело только с двумя, Паганель встал в плохом настроении. Однако, когда отряд на заре собирался двинуться в путь, торопить ученого не понадобилось, так как в этот день предстояло добраться до Салина-Гранде. Лошади были переутомлены. Они чуть не умирали от жажды, хотя всадники, заботясь о них, и урезывали свою собственную порцию воды. Засуха еще больше давала себя чувствовать, а зной при северном, несущем пыль ветре — этом самуме пампасов — казался еще нестерпимей.
В тот день небольшое происшествие нарушило обычную монотонность путешествия. Мюльреди, ехавший впереди, вдруг повернул назад и сообщил своим спутникам о приближении отряда индейцев. К этому отнеслись различно. Гленарвану пришло в голову, что от туземцев он, пожалуй, сможет узнать что-нибудь о потерпевших крушение на «Британии». Талькав же отнюдь не был рад встрече с индейцами-кочевниками: он считал их грабителями и старался избегать их.
По его совету всадники сгрудились и привели в боевую готовность оружие. Нужно было приготовиться ко всему.
Вскоре показался отряд индейцев. Он состоял человек из десяти, не больше. Это успокоило патагонца. Индейцы приблизились на расстояние каких-нибудь ста шагов. Теперь их легко можно было разглядеть. Эти туземцы принадлежали к тому пампасскому племени, которое в 1833 году разгромил генерал Розас. Рослые, с высоким выпуклым лбом, оливковым оттенком кожи, они были прекрасными представителями индейской расы.
Их одежда была сделана из шкур гуанако, а вооружение состояло из копий футов в двадцать длиной, ножей, пращей, болас и лассо. По ловкости, с которой они управляли лошадьми, видно было, что это искусные наездники.
Они остановились шагах в ста от путешественников и стали совещаться, крича и жестикулируя. Гленарван направил к ним своего коня. Но не успел он проехать и десятка футов, как отряд индейцев круто повернул и с невероятной быстротой скрылся из виду. Истомленные лошади Гленарвана и его спутников, конечно, никак не смогли бы их догнать.
— Трусы! — крикнул Паганель.
— Честные люди так быстро не убегают, — прибавил Мак-Наббс.
— Что это за индейцы? — спросил Паганель Талькава.
— Гаучо.
— Гаучо, — повторил Паганель, поворачиваясь к своим спутникам, — гаучо! Тогда нам не стоило принимать всех этих мер предосторожности, ибо бояться было нечего.
— Почему? — спросил майор.
— Да потому, что эти гаучо — безобидные крестьяне.
— Вы так думаете, Паганель?
— Конечно. Они нас приняли за грабителей и потому обратились в бегство.
— А по-моему, они просто не решились напасть на нас, — возразил Гленарван, очень раздосадованный тем, что ему не удалось вступить в переговоры с этими туземцами, кем бы они ни были.
— Мне тоже кажется, что эти гаучо не так уж безобидны, — заявил майор.
— Что вы! — воскликнул Паганель.
И он с таким жаром принялся спорить по этому этнологическому вопросу, что даже умудрился расшевелить майора, и тот, вопреки своей обычной покладистости, сказал ему:
— Я думаю, вы неправы, Паганель.
— Неправ? — переспросил ученый.
— Да. Сам Талькав принял этих индейцев за грабителей, а он хорошо знает эти края.
— Ну и что ж? На этот раз Талькав ошибся, — возразил с некоторой резкостью Паганель. — Гаучо — мирные землепашцы и пастухи, только и всего. Я сам писал об этом в одной брошюре о пампасах, пользующейся некоторой известностью.