— Драными? — переспросил Глеб, ухмыляясь. — А ты стал говорить как Сингенин-сан.
— Желаю приятной ночи страсти, — попрощался Лис.
Лютин и его добыча скрылись в высокой траве и ночной тьме. Подвальная комната с задушенным трупом на стуле ждала их. Малышка точно обрадуется, когда увидит на стенах темные пятна с распятыми руками и ногами — совсем как у ее Распятого Боженьки.
Ножны не снимались с танто. Чехол намертво прилепили к клинку. Лис подергал его вверх-вниз, размахнулся и выкинул бесполезную игрушку обратно за забор. И двинулся к притихшей роще.
Ученик школы Катаны живет ради достойной смерти. Ибо жизней сраная куча, а смерть одна.
Хотя не только ради смерти. Непокорный, властный, суровый Стас стал для Лиса старшим братом. Новым смыслом жизни. Хоть и лишил его двух пальцев.
Но Андрей отобрал родного человека у Лиса — да-да, у Лиса, а не у зеленоглазой ведьмы. Ибо дух Павла переродился Стасом, как и дух ведьмы-матери Лиса облачился в плоть недотычки Амуровой, чтобы снова разлучить братьев. Старая ведьма ради нежного юного облика ухлопала огромные дойки. И наверняка сузила раздолбанную родами щель между ног. Все ради того, чтобы снова поссорить братьев. Неугомонная тварь.
Сучья хрустели под ногами Лиса. Впереди тихий голос шептал:
— Пятьдесят сотен один листок, пятьдесят сотен два листка…
Приняв горлом меч Андрея, брат чуть снова не оставил Лиса с ведьмой. Как в первый раз, когда мать ударила и выгнала Павла. Но не случилось, сегодня во время вылазки Лис понял — старший брат вернулся к нему в новом обличье. С новым нравом и мастерством.
Странно выходит, на первый взгляд: в третий раз брат переродился при жизни своего предыдущего воплощения, чтобы самому себе перерезать глотку на уроке литературы. Но как раз этому здесь и учат: пробуждать самих себя от иллюзий.
Нечего удивляться. Старший брат ничего не помнит до школы Катаны, старший брат, как и все рабы бусидо, забыл прежнюю жизнь. Бредит только о каких-то качелях.
Старший брат отразил удар чистоплюя по Лису. И Лис сделал то же самое для него. Братья узнали друг друга, почуяли нутром связь между ними. Вовремя, ибо этой школе давно уже пора пасть.
В роще Ефрема Коваля скрутило судорогой на мерзлой траве. Высохшая пенистая слюна облепила его подбородок, дайме водил взглядом по черным кронам и тяжело считал каждый листок, что из темноты приносил к нему ветер. Лис сел на притоптанные папоротники рядом.
— Почему листья? Надоело считать трупные кости? — спросил Лис, зевая.
— Две сотни и пять костей, — прохрипел Ефрем, — их всегда две сотни и пять костей, сколько бы тел я не вскрывал. Надоело.
Его глаза лихорадочно блестели и следили за притихшими деревьями. Припадок прошел, но остаточные спазмы все еще сводили жилы на руках Ефрема в натянутые струны, как сводит лапы крысе, когда ее хребет резко пронзает катана голодного ученика.
— И ты решил сосчитать то, что нельзя счесть? — сказал Лис. — Вот почему так темно — звезды предпочли спрятаться от твоего дотошного взгляда.
— Лис-сан, я ковырял трахею наложницы, что мы завладели… Видждан-сан вроде, — сказал Ефрем. — Ее дыхательная трубка… Она ветвится, понимаешь?
— Лучше бы ты поковырял наложницу намного ниже шеи, — улыбнулся Лис. — Вот Смирнов-сан без рук там одним местом пролез.
— Послушай, Лис-сан! Раньше я не видел столь многого, что я открыл только сегодня! Дыхательная трубка в груди любого из нас ветвится на два крупных стебля, а те делятся на все более мелкие ветви, совсем как стволы и ветви деревьев! Как кроны над нами! Трахея и желтый клен над тобой — или эта лысая вишня рядом, или тот сгнивший куст, да любое дерево, что ветвится, — подобны себе и друг другу!
— Неужели? — сказал Лис. — Ну если бы ты все же полазил там, где Смирнов-сан, то сейчас бы не сидел в кустах, а из окна своей комнаты разглядывал реющий флаг. И искал бы подобие девчачьей щели в черном кругу на белом полотне.
Ефрем на локтях подполз к Лису. Неуверенной рукой счетовод схватил горсть упавших листьев.
— Почему эти листья ветер сорвал с веток, а другие пощадил?
— Они желтые и сухие, — пожал плечами Лис.
— Да, желтые, — Коваль раздавил листья в труху, — и не похожи на те, что остались жить на ветвях. Точно так же как ветер срывает отличные листья, огромная внешняя сила действует на нас, учеников, и уничтожает слабых и недостойных, пробуждает от сна.
Лис взял с руки Ефрема желтый листок с обломком черешка.
— Мы сами пробуждаем от иллюзий недостойных, — сказал Лис.
— Могучая сила влияет на наши умы, — ответил счетовод, — и заставляет устранять непохожих на большинство. Ритм жизни и смерти, что двигает окружающую нас иллюзию-мир, отражается везде, как в движении светил и сиянии необхватного неба, так и в любой мелочи. Смена дня и ночи, уроков и перемен, поступлений и выпусков, ночей страсти и мечей, обедов из фаршированной капусты и черных котлет — эти противоположности подобны между собой. Подобное же отделяется от отличного.
— Так, — сказал Лис, — но что за сила, что за ветер веет в наши головы и стравливает нас?
— Бусидо? — Ефрем словно спросил у листьев, что вдруг сдунуло быстрым порывом.
— Разве бусидо велело тебе ковырять трахею Видждан-сан? — возразил Лис. — Бусидо извлекло из полутрупов, что я тебе достал, все кости? Драных две с чем-то сотни костяшек на каждое тело, а? Не помню такого постулата в Долге службы сегуну. И в Долге послушания учителям тоже. Черепушки, позвонки, ребрышки, лопатки… Нет, ни слова, даже ребрышек, даже копчика там не помню! Неужто в Долге чести перед именем написано: «Ученик очищает кости беспомощных от падали, нумерует их и хранит у себя в комнате»? А ниже жирным подчеркнуто: «Да не забудет после ученик валяться в падучей и брызгать слюной обильной, как у самой бешеной крысы»?
Ефрем стиснул кулак, поломанные листья посыпались на папоротники. Ладонь дайме вытерла слюни с подбородка.
— Ну что тогда? — спросил сборщик костей.
— Охотишься ли ты за скальпамисереброволосых девочек, как Лютин-сан, — ответил Лис, — иль, как Коваль-сан, ищешь внутри жертв одинаковые узлы толстой кишки — направляющий ветер один. Нет, не бусидо, порыв сей, буйный и пылкий, зовется Великим Голодом. Угли этой жаровни сжигают твое и мое нутро. Пламя, что не погасить, зов, что не подавить, возбуждение, что раз испытав, ищешь снова и снова. Даже когда рот самой премиленькой куколки заглотнет кончик твоей тыкалке, будет не столь сладко, как подбросить одну тонкую щепку в жаркий страстный пламень Великого Голода. Таков он!
— Ты давно это понял, — прошептал Ефрем, — а я только сейчас. Что насыщает твой Великий Голод?
Лис встал и огляделся. Где-то из черной листвы на двух учеников смотрела гляделка, слушала их, может, передавала сказанное учителям или стражам. Скажи лишнее — и завтра влепят сразу три выговора. Привет сэппуке в актовом зале.
— Коваль-сан отличается от прочих дайме, — улыбнулся Лис, — Коваль-сан всегда в поисках новых знаний, подробных объяснений. Но что, по-твоему, стоит там?
Ефрем схватил низкий сук клена, руки рывком дернули его вверх на еще слабые ноги. Ученик-расчленитель вгляделся во тьму за зубастыми папоротниками и кустами.