Говкина прошипела:
— Говнюк, ты показал видео, зная, что я сорвусь.
— Я тратил на вас время не чтобы выслушивать оскорбления, — сказал директор. — Сейчас глава Администрации Президента получит полтора гигабайта вашего трогательного плача по сыночку Гренделю. И бурных угроз мне, заслуженному специалисту. Завтра попрощаетесь с карьерой в правительстве. Можете начинать чистить свои олимпийские медали для ломбарда. Всё. Теперь я обрываю звонок.
— Стой… те. Говорите, ради чего это?
— А вы готовы слушать? — спросил Баюнов, — или еще думаете, как прижать меня? Какой год сейчас, по-вашему? В курсе хоть, что все современное материальное право основывается на принципе гуманизма? Я только ответственный работник. Все это началось еще целых пятьдесят лет назад, когда Верховный суд в Великобритании приказал убить Мэри, чтобы спасти Джоди.
Рука Ехидны медленно поползла по столу. Ее голова была повернута в прямо противоположную сторону, сидеть так со скрученной шеей явно было неудобно, так что она выдавала себя с потрохами.
— Не стесняйтесь. Хотите также включить запись нашей беседы? Пожалуйста, — сказал директор. Говкина вздрогнула и убрала руку под стол.
— Мэри и Джоди, не слышали? — говорил директор. — Две близняшки, которые срослись в области таза. Мэри — отсталый субъект с неразвитым мозгом и слабым телом, которое высасывало жизненные соки из органов сестры, и Джоди — нормальный живой ребенок. Соединенные вместе, девочки умирали, сердце Джоди не выдерживало снабжать кровью обеих. Но разделить их — значило убить Мэри. И суд убил Мэри. Тот самый публичный суд, которым вы меня стращали. Хотя ее родители были против.
— Эта Мэри была неразвитой, а ОН — нет.
— Не оправдывайтесь! Мозг Мэри отстал в умственном развитии, а мозг вашего сына — в эмоциональном, — сказал директор. — Мы не смогли вырастить в нем человека, и его не стало. В школе Катаны не выращивают цветов для Элджернона. Чем тратить деньги, чтобы хранить в дорогой пробирке смертельную оспу, разумней их направить на здравоохранение настоящих людей. Смиритесь. И вам не придется закладывать медали.
Говкина сказала:
— Смириться? Что-то еще?
Баюнов подался вперед к монитору, рявкнул:
— Будьте вежливы!
Ехидна опустила голову.
— Я только ответственный работник, — сказал директор, — и хочу, чтобы моя работа отлично выполнялась. Поэтому вы поможете мне попасть в состав Ревизионной группы программы «Школа Катаны». Там я прослежу за тем, чтобы мои труды никто не загубил.
Говкина молчала.
— Иначе о вашем срыве выпустят заметку в завтрашней новостной ленте.
Говкина молчала.
— Можете говорить, запись я выключил, — сказал Баюнов.
Говкина медленно открыла рот. Баюнов быстро сказал:
— Слышал, что ваш второй сын отличник и подает надежды стать талантливым дипломатом, — Буглак почмокал губами и продолжил: — Уверен, с такой высокопоставленной матерью это удастся. Ведь он — настоящий человек. Итак?
Говкина сказала:
— Вы будете отлично выполнять свою работу.
— Значит, как и вы, — сказал директор, — я свяжусь с вами.
Баюнов ударил по клавиатуре. Кино в окне закончилось.
— Мать змеи — змея, — сказал Баюнов. И повернулся к Чушкину: — Зачем вы хотели встретиться?
Все случилось так быстро. В этот момент тьма на лестнице для учеников оказалась бы кстати. Сейчас зловоние спрятанных в ней ксеноморфов было бы дыханием весны.
Чушкин сказал:
— Для утвержденного диагноза один пацие… то есть ученик ведет себя ненормально.
— Тет-а-тет со мной оставьте школьный диалект, — сказал директор. — Что не так с пациентом?
Чушкин крепко зажмурился, открыл глаза и сказал:
— Я изучил записи камер с ним за три дня. Пациент всего раз проявил внутривидовую агрессию, когда его не вынуждали. Но и тот случай был… без выражения удовольствия. Тогда я лично был свидетелем.
— Все же вы о пациенте или пациентке? — спросил Баюнов. — Этот сказ не о Гере Яве?
Королева Чужих! Сожри! Затолкай меня в вульву на месте рта! Скрой в теплой мягкой утробе! Где я не буду слышать больше этого имени. Вообще ничего не буду слышать.
— Вы брали ее дело около десятка раз — конечно, это не скрылось от меня, — сказал директор. — Чего вы боитесь?
И Чушкин выдал такое, как будто в его мозгах до сих пор копошился клубок червей:
— Что трамвай, который мы ведем по головам пациентов, переехал уже так многих, и столько литров крови забрызгало фары, окна, зеркала, слепило намертво дворники, закрыло обзор, что ни вы, ни я — да никто — уже не видит, головы тех ли вообще мы давим.
Все кончено, теперь пойди на уроки и залепи пощечину первому же ученику. Будь не хуже камикадзе, о которых каждый день рассказываешь.
— Как истинный литератор, вы говорите метафорами, — сказал директор.
— Что вы! — сказал Чушкин. — Всего только клинический патопсихолог, который в институте любил ходить в драмкружок.
— Зато образы рисуете как настоящий поэт — яркие и неправдоподобные, — хмыкнул директор. — Тот трамвай давно застрял бы на головной куче и заглох.
Чушкин сказал: «Речь велась о новеньком Андрее Сингенине, не о Гере Яве».
— Сингенин? — сказал директор. — Когда в его старой школе пациенты устроили бунт, этот ваш «неагрессивный мальчик» убил десятки.
— Сингенин нападал на учителей? То есть персонал?
— Нет, конечно, иначе бы его не перевели к нам. Мальчишка перебил всех одноклассников-бунтовщиков. Больше двадцати пациентов. Одним махом. Все в досье Сингенина. Мальчишка завел бунтарей в класс под прямой обстрел автоматчиков, а дверь запер снаружи.
Будто два разных пациента. Когда Исайкин со спины зарезал блондинку, новенький явно испытал сильный невроз. Он не накинулся жадно на труп, по дороге спуская хакама. Не ушел просто спать.
Новенький глупо улыбался и жевал ватрушку с кровью.
— Сам Сингенин также черканул парочку красных узоров, — сказал директор. — Зарубил бунтарей, которые пробились в коридор. Посмотрите внимательно досье.
Чушкин спросил, почему Сингенин не выглядит отмороженным выродком, как остальные пациенты.
— Михеевская школа Катаны отличалась от прочих школ Катаны, — сказал директор. — Пока ее не закрыли, там пытались вылечить этих Гренделей.
Чушкин сказал: «Но мы тоже». Просто так принято говорить. Как казнь учеников называть «отчислением».
— Взаправду вылечить. Туда даже выписали из Японии самурая в седьмом колене, — сказал Баюнов. — Мне понятен червь сомнений, что вас выгрыз. Поэты и драматурги вечно выдумывают моральные проблемы там, где их нет…
— Я — психиатр с чисто научным подходом, у меня есть диплом! — сказал учитель литературы.
— …Но творческим личностям принято многое прощать. Поэтому не буду вас отчитывать, — сказал Баюнов.
— Правда, студентом в драмкружке я практически жил, — сказал Чушкин. — У нас там даже был кипятильник и ведро-туалет с крышкой.
— Наши пациенты выглядят как люди. Смеются как люди. Плачут как люди. Истекают кровью как люди, — говорил директор. — Последнее мы видим чаще остального. Вы, Чушкин, жестоко ошиблись, вы сравнили пациентов с людьми. Сравнили Геру Яву и Андрея Сингенина с собой. Вы, как Леди Макбет у Шекспира, посчитали, что творите злое дело. Леди Макбет подговорила мужа убить короля и захватить престол. Благородная дама сознательно взялась за злое дело: