� адресату, а копию направил в департамент полиции, который поскольку подпись в письме была неразборчива, предложил 28 января начальнику жандпрмского управления Харьковской губернии установить, допросив Никитина, кто автор письма. Лишь через месяц, 27 февраля, после вторичного запроса, был получен ответ. Он гласил: автор письма — студент Петербургского университета Андреюшкин. С этого момента и началась слежка, которая закончилась 1 марта арестом всех метальщиков и сигнальщиков в день их выхода на Невский проспект в надежде встретить карету Александра III. Главные организаторы “Народной воли” — А. И. Ульянов, В. С. Осипанов, П. И. Андреюшкин и В. Д. Генералов, были арестованы 3 марта 1887 года, а П. Шевырёва арестовали в Ялте 7 марта. Всех они были заточены в Петропавловскую крепость. Всего по делу вторых “первомапртовцев” проходило 15 человек. “…Во избежание преувеличенных толков в городе по поводу ареста трёх студентов с метательными зарядами, я полагал бы необходимым напечатать в “правительственном вестнике” краткое сообщение об обсттоятельствах, сопровождавших их задержание, и на приаедение сего предложения в исполнении долгом поставляю себе всеподданейше испрашивать Высочайшее Вашего Императорского Величества соизволение” — обращался к царю министр внутренних дел граф Д. Толстой. На обращении министра “собственною Его Величества рукою” была написана резоюция: “Совершенно одобряю и вообще желательно не придавать большого значения этим врестам. По-моему, лучше было бы узнавать о них всё, что только возможно, не предавать их суду и просто без всякого шума отправить их в Шлиссельбургскую крепость. Это самое сильное и неприятное наказание.” Что заставило Александра III в дальнейшем изменить своё монаршее мнение, не известно. Возможно, роковую роль сыграла программа террористической группы, особенно заголовок, который декларировал её родство с “Народной волей”. 22 марта, получив копию только что восстановленной Ульяновым по памяти программы организации, царь немедленно знакомится с нею. Он желает ещё больше узнать о ненавистной ему организации. Вероятно, этим объясняется его согласие разрешить свидание матери А. Ульянова Марии Александровне Ульяновой с сыном. Царь объясняет Толстому, что такие свидания министр должен использовать для того, чтобы через мать получить у сына хоть намёк, не стоял ли за спиной преступных студентов кто-то из невыловленных агентов “Народной воли”. Свидания матери и сына были непередаваемо мучительны для обоих. Он просил мать выкупить золотую университетскую медаль, заложенную за 100 рублей и просил отдать 30 рублей студенту Туликову. Просил также вернуть две одолженные им книги их владельцам. Ещё сказал, что хотел почитать Гейне. Мария Александровна растерялась, не зная, как и где раздобыть томик стихов. Тогда присутствующий на свидании молодой прокурор Князев, потресённый нравственным обликом Александра Ульянова, взялся выполнить последнее желание приговорённого к смерти и сдержал своё слово. На одном свидании угасающая с каждым днём Мария Александровна, глядя на сына, слыша его голос, не могла отделаться от мысли, что он уже на пороге смерти и что это свидание, возможно, последнее. В её глазах читался молчаливый укор:”Что ты сделал, мой мальчик? Разве я переживу это?” Потом возникнет знаменитое Ленинское: “Мы пойдём другим путём…” Суд начался 15 апреля 1887 года. Ульянов отказался от защитников, решив как главный руководитель выступить с программным заявлением. Литератор В. Поссе со слов сенатора Тананцева писал впоследствии: “Он смотрел на судей, как на врагов, и пощады от них не ждал. Но и на врагов произвела сильное впечатление его смелая речь”. А вот слова и самого Тананцева: “Вспоминаю, что из соподсудимых он производил наиболее симпатичное впечатление, как искренне преданный тому делу, а которое он шёл на казнь; тем идеям, осуществление коих, хотя бы и путём террора, он считал необходимым для счастья и блага родины”. Издававшийся за границей нелегальный печатный орган “Свободная Россия” в начале 1889 года cообщал: “Речь, произнесённая Ульяновым, произвела очень сильное впечатление, её сравнивают с речью Желябова…” Главным в его речи было утверждение, что сама существующая система правления, весь общественный строй России неизбежно рождают самые крайние способы и формы борьбы за политические свободы. Само общество неизбежно и бурно протестует против реакционного произвола, в условиях которого “невозможна не только социалистическая пропаганда, но даже общекультурнаяж даже научная разработка вопросов в высшей степени затруднительна.” Вину за террористические действия, за возникновения в прошлом — и непременно в будущем — заговоров и покущений Александр целиком возлагал на царя, на его правительство, на общественный строй и полностью освобождал от неё террористов, вынужденных волею случая прибегнуть к оружию. “Среди русского народа, — говорил он, — всегда найдётся десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за своё дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь…” Приговор был жесток: все подсудимые, без единого искоючения, присуждались к смертной казни через повешание, причём на них возлагались все судебные издержки — “поровну, с круговой друг за друга ответственностью и с принятием таковых за счёт казны при несостоятельности пдсудимых”. Последний пуект приговора гласил, что суд находил возможным, учитывая близкий к несовершеннолетию возраст участников группы Канчера, Горкуна и Волохова, а также ввиду их “чистосердечного раскаяния и содействия при самом начале дознания к раскрытию преступления”, ходатайствовать перед царём о замене всем троим смертной казни двадцатилетними каторжными работами. Также испрашивалась монаршая милость в виде замены смертной казни иными наказаниями другим участникам Пашковскому, Пилсудскому, Шмидовой, Ананьиной и Сердюковой. Смертный приговор распространялся на семерых подсудимых: Ульянова, Шевырёва, Андреюшкина, Генералова, Осипанова, лукашевича и Новорусского. Одиннадцать из пятнадцати приговорённых, среди которых были Шевырёв, Лукашевич, Новорусский, обратились к Александру III с “всеподданейшим” ходатайством о помиловании. Двум последним царь заменил повешение пожизненным заточением в Шлиссельбургской крепости, Шевырёву было отказано, остальным из подавших утверждены наказания, о которых ходатайствовало Особое присутствие. Шлиснльбургская крепость готовилась к повешанию пяти осуждённых на смерть. 8 мая в 3 часа 30 минут утра разбуженные за полчаса до казни им было предъявлено о предстоящем проведении приговора в исполнение. Докладывая об этом царю со слов товарища прокурора Петербуогского окружного суда Щегловитого, министр внутренних дел Д. Толстой писал, что “все они сохранили полное спокойствие и отказались от принятия святых таинств”. На эшафот вошли “бодро” и ”спокойно”. Казнили их в два приёма, так как двор старого тюремного здания был невелик и установить более трёх виселиц оказалось невозможным. Сначала вывели Генералова, Андреюшкина и Осипанова. Когда их тела были сняты с виселиц, на двор вывели Ульянова и Шевырёва. Всё совершилось так тихо, что узники Шлиссельбурга спали спокойным сном. Лишь много времени спустя им стало известно о казни пятерых своих товарищей. “Судьба брата имела, несомненно, глубокое влияние на Владимира Ильича, — писала Н. К. Крупская, — Большую роль при этом сыграло то, что Владимир Ильич к этому времени уже о многом самостоятельно думал, решал уже для себя вопрос о необходимости революционной борьбы. Если бы это было иначе, судьба брата, вероятно, причинила бы ему только глубокое горе или в лучшем случае вызвала в нём решимость и стремление идти по пути брата…”