Двор Благой.
Двор Неблагой.
Какое им до людей дело... он запутался, окончательно запутался...
- Тише, Мэйни, - ладонь в перчатке нежно погладила щеку. - Мне и вправду не хотелось причинять тебе боль. Но мы же знаем, что нет иного выхода.
Есть!
Только сказать не получается.
И вновь рывок.
Держат цепи. Держит сам камень, которому было обещано сердце, и он не собирается упускать обещанное. Держит алый рубин, что появился на черной перчатке. Такой яркий, будто сам сотворенный из отменной артериальной крови. Он полыхает и, положенный на лоб Мэйнфорда, прилипает к нему.
Прирастает третьим глазом.
А за спиной беззвучно разворачиваются туманные крылья. И само тело перестает принадлежать Мэйнфорду. Но то существо, что жило в нем и еще живет, невзирая на изрезанную шкуру, тоже бессильно.
- Тише... Мэйни, слушай меня... слушай меня внимательно, - тварь с ножом притворяется Тельмой. И голос ее ласков, но это обман.
Все вокруг обман.
- Ты должен сам... осознать сам... ничего этого на самом деле нет...
- Нет, - соглашается сама с собою тварь и хохочет. - Вы все ошибались... мама, дед... остальные... нет проклятья... не существует и никогда не существовало... только дар... ты забрал чужое, Мэйни, и настало время вернуть.
Нож вспорол кожу.
Мэйнфорд или то, чем он стал, не видел ножа, но чувствовал его, чуть ниже грудной клетки, под диафрагмой. Правильно. Кохэн рассказывал, что так проще добраться до сердца, через живот, через диафрагму...
Мышцы тварь рассекла возвратным движением. И рану расширила второю рукой.
- Но мы все исправим.
...все исправим, Мэйнфорд, пожалуйста, слушай меня. Давай, иди на голос... представь, что это не голос... дорога... тропа... нить... давай же...
...голос отвлекал.
Надо же, и сдохнуть ему не позволено. Но пускай... крылья гаснут, а чужие пальцы пробираются в разрез. Мэйнфорд ощущает их внутри.
Еще немного.
- Надо делиться...
...надо сосредоточиться. Не на твари, не на пальцах, не на ноже, пробившем диафрагму... и скоро дойдет очередь до легких, Мэйнфорд начнет задыхаться. Но не успеет. Кохэн говорил, что сердце надо забрать у живой жертвы.
Чтобы видела она.
Чтобы понимала.
...дорога... нить... и тот голос... у него нет причин верить Тельме. Если все так, как он понял, а Мэйнфорд знает, что не ошибся, то Тельма должна его ненавидеть.
И как знать, не является ли этот кошмар ее подарком?
Почему бы и нет?
Тонкая месть.
Кто станет подозревать чтеца... а она великолепный чтец... способная... настолько способная, чтобы создать вот это...
...нельзя сомневаться. Сомнения оставляют его на камне. А пальцы чужака уже вцепились в сердце. Всего-то нужен - хороший рывок.
Получится ли у него с первого раза?
Дед Кохэна, тот бы сумел... он вырезал тысячу сердец, если не больше. А этот... Джонни утверждал, что сердце не так просто вырвать, что скорее невозможно, потому что сосуды удержат его на месте. Что-то там говорил про мышечные стенки артерий, давление... хрень какая!
...сосредоточится.
...нить.
...не серебряная. Белая. Шелковая. Такой зашивают в морге мертвецов. А он, Мэйнфорд, мертв и давно. Только вот никто об этом не знает. Вот сюрприз-то будет! Он потянулся к этой нити, не телом, сутью, которая была больше чем тело.
Ухватился.
И закричал-таки, не способный больше выносить пытку...
...стало темно.
Но на самой грани Мэйнфорд услышал, как заскрипела древняя дверь. Неужели та, которой запирали Бездну?
Если так, то стоило бы смазать петли.
Глава 5.
Глава 5.
Тельма не смотрела на пустырь.
И на Мэйнфорда.
Думала... о чем и сама после не могла вспомнить, но в какой-то момент ее мысли вдруг исчезли. Исчезло все, кроме всеобъемлющего чувства тревоги.
Тельма не помнила, как выбралась из автомобиля.
И как добежала.
И кажется, кто-то кричал, но крики тонули в птичьих всполошенных голосах. Черно-белая картинка с водой, землей и краном, с которого сняли тело-рыбину. С единственным ярким пятном.
Мэйнфорд лежал на боку, но поза эта казалась неправильной, и Тельма не сразу поняла, что именно не так. Тело изогнулось, застыв на грани разлома. Заведенные за спину руки. Вывернутая шея. Запрокинутая голова. Кохэн эту голову на коленях держал и сидел, и покачивался, пел что-то на своем языке, которого Тельма не знала.
- Что с ним?
Кохэн покачал головой.
И петь не перестал. Его голос был тяжел, как местное небо, и звук его мешал сосредоточиться. Но то знание, доставшееся Тельме неизвестно от кого, не позволяло просто велеть масеуалле заткнуться.
Мэйни уйдет.