Просто, дурачина ты этакий. Шевели мозгами. Если не будешь, то мозги твои перестанут пользоваться тобой.
Не думаю, чтобы д-р Робертсон вообще говорила такое.
– Одну… – крикнул я ей, выставив вверх один палец для завершения фразы, потом шагнул назад в дом, снял домашние шлепанцы, влез в старые отцовы резиновые сапоги (я их до сих пор ношу, работая на участке).
В тот момент я даже и не предвидел возможность, что это была не она. Само собой, Лаура с нею связывалась. Другого объяснения не было.
Не было обиды и в том, что число перекрещенных вертикальных жердей в изгороди между нею и мной выражалось моей любимой цифрой: либо 9, цифрой, которая одна из всех голубых электронных на моих часах давала общую сумму пять, которая, сложенная с «четверкой», которую образовывала перевернутая головка девятки, возвращала меня опять к 9, как тому и быть суждено.
Я вышел на коврик у порога и закрыл за собою дверь, повернув разок ручку, чтоб убедиться, что сам себя не запер.
На полпути к ней услышал, как внизу, у реки, ухает какой-то рыбак.
Голова д-ра Робертсон была повернута в ту сторону, будто она вслушивалась в уханье всем лицом. Как будто она все еще не понимала, как действует звук, где и как он попадает в голову.
Уханье смолкло. Наверное, попалась четырнадцатидюймовая или какая там хороша для форели[8].
Когда я подошел достаточно близко, чтобы услышать ее, она произнесла: «Чарльз».
«Доктор Робертсон, – ответствовал я и, услышав, насколько уважительно мое обращение, насколько сильна в нем извиняющаяся нота, почувствовал, будто в беду попал. Я обращался к ней так, как обращался бы к священнику.
Шаг мой замедлился, но я уже пересек линию, где кончалась трава и начинались деревья. Будто она была какой-то перегородкой в конце большущей мокрой горловины.
«Солнце», – пояснила д-р Робертсон, почему она опять здесь, а не в хижине.
«Само собой», – кивнул я.
Халат ее был слепяще белым, его отбелили почти до конца его существования, но попадались и места, где были пятна, почти прозрачные. Вроде как когда капнешь водой на бумажное полотенце.
Масло, решил я. У нее масло было на одежде, оно-то и изменило ткань.
«Лаура звонила», – сообщила д-р Робертсон.
Кивком я подтвердил, что мне это известно: да. Мол, это – между нами – не может считаться чем-то новым.
«Обычно я не хожу по вызовам на дом, к вашему сведению», – добавила д-р Робертсон тем голосом, который я назвал бы для нее суровым.
Я пожал плечами, оглянулся на хижину и вдруг испугался, увидев себя самого в чердачном окне: раздвинул шторки и смотрю вниз на самого себя, стоящего за чертой деревьев.
От этого внутри появилось ощущение, вроде я падаю.
Я удержался, устоял, ухватившись за осиновую ветку. Или за березовую ветку.
В деревьях я не разбираюсь. Мне счетную таблицу подавай.
«Расскажите мне о Роджере», – сказала д-р Робертсон, и я в страхе сверкнул на нее глазами.
«Я вовсе не…» – начал я, но д-р Робертсон уже взяла меня за руку, чтобы прервать.
«Лаура мне рассказала», – пояснила она.
Я бегло пробежался по прошлому, стараясь установить, а делился ли я когда с Лаурой про Роджера. Могла ли любая из моих ипостасей поделиться? Или: уж не мама ли моя поговорила по душам с Лаурой? Считалось, что ли, будто история про Роджера объяснит кое-что Лауре про меня? Был ли пес той соринкой порчи, которая поселилась во мне давным-давно и которую я с тех пор тайно пытаюсь обратить в жемчужину?
«Роджер не делал этого», – выпалил я, само собой.
Д-р Робертсон внимательно смотрела на меня. Слушала меня всем лицом.
«Сколько палочек было в букве на стене в то утро?» – в лоб спросила она, отметая всякие подходы.
«Четыре», – сказал я, мне и задумываться для этого не пришлось.
Будь она детективом, это, наверное, послужило бы мне обвинением: все фотографии с места преступления были испорчены, если верить книгам о нераскрытых тайнах и таблоидам.
Это добавляет таинственности, полагаю.
Единственная причина, по какой я с такой уверенностью говорил «четыре», была в том, что после того, как бригада уборщиков вычистила то, что осталось от Дока Бранда, в том числе и кровь со стены, мама дала мне задание пару вечеров покормить животных, пока их подготовят к перевозке. Ребенок я был робкий, и мама отправлялась со мной, всегда держа меня в пределах слышимости. Пока я кормил, она приводила в порядок свой рабочий стол, задавала мне пустые, не дающие скучать вопросы про математику, про учителей и девочек в школе, а потом она еще и слонялась по кабинету Дока Бранда – подозрения на сей счет появились у меня только под конец моего супружества.
8
В местах, где официально разрешен лов форели, запрещается брать в качестве улова рыбу менее определенной длины, например 35 см.