Много чего было надо. Добиться только не удавалось ничего.
Но поскольку люди, которым все это не удавалось, продолжали жить и надеяться кто на что — одни на успех миссии вопреки всему, вторые хотя бы на окончание контракта и возвращение домой — надо было еще, чтобы дома, на Мабри, деятельность "Крыла" расценивали как удовлетворительную, могли отчитываться еще выше и продлять финансирование проекта, выжравшего за десятилетия очешуительные суммы из бюджета и не ставшего более прибыльным и менее накладным.
Это означало регулярные доклады и отчеты, и более-менее приемлемую связь, чтобы их передавать, и хоть какие-то положительные результаты, которые в них можно было бы отразить. С последними было еще хуже, чем со связью, потому что если кодить передачу можно было хотя бы в виде запросов на соединение с Маяка — Врата могли и не работать, зато сигнал "прошу открыть", как ни странно, проходил в ста случаях из ста — то для того, чтобы найти что-то, сходящее за "результат", порой приходилось проявлять недюжинные оптимизм и воображение.
Еще большая смекалка требовалась, чтобы придавать отчетам видимость правдоподобия — их сочиняли и ученые, и Моран, и техники из инженерной группы Врат, но зато перечитывала СБ, прекрасно знающая, кто и как часто бывает за пределами базы, собирая необходимый для докладов материал.
А за ворота люди лишний раз выходить не рисковали — слишком многих потом приносили по частям, в виде скульптур, шкурок, скальпов, один раз прислали вместо человека каллиграфически начертанную балладу о его героической смерти… Тех же, кто не боялся идти "в поле", рискованно было за ворота выпускать — не раз и не два оказывалось, что человек, приноровившийся с этим миром уживаться, решал оставить национальный проект колонизации в пользу личного и растворялся среди местного населения — и поди потом поймай его, планета-то большая…
Большой удачей, впрочем, было, если такой единоличник потом обнаруживался где-нибудь в стратегически важной точке планеты, выходил на связь и докладывал соотечественникам обстановку — из этих людей как раз выходили "резиденты", наравне с полевыми исследователями поставляющие информацию, позволявшую сохранить жизнь проекту. Их, если им хватало ума уйти грамотно, крышевал от особистов сам Моран, задним числом оформляя "длительные командировки", "специальные задания" и прочие "особые проекты".
"Проекты" эти, даром что стоили полковнику немалого количества нервных клеток, очень хорошо окупались. Чего стоили одни только отчеты Отшельника, на ура проходившие и контроль особистов, и рассмотрения в штабе — и чего стоил он сам, старейший из резидентов, окопавшийся в абсолютно неподдающемся исследованию Лесу еще при прежнем, светлой памяти, коменданте, и обломавший присланного тому на смену молодого и амбициозного по тем временам Эмриса Морана на раз-два-три. Первое же выяснение отношений между сволочью столичной зубастой и сволочью матерой лесной расставило позиции внятно и взаимовыгодно, хотя Моран до сих пор то и дело скрипел зубами, вспоминая то периодические плюхи по самолюбию от вредного деда с профессионально хорошей памятью, то исчезновение того же деда со связи, которое чем дальше, тем большей грозило обернуться катастрофой.
Во-первых, Вульфрик Дорр, хоть и забрался в сторону от торговых путей и оживленных городов, сидел в точке, откуда очень хорошо проходил радиосигнал — причем во всех направлениях. Случись что срочное, именно через него могли связаться с базой и другие резиденты, и те немногие из полевиков, кто еще действовал на планете. Во-вторых, в последних из его писем штабные социоисторики нашли что-то, что заинтересовало уже спецов по межпланетному праву — и теперь база была завалена запросами об уточнении то одних, то других сведений, в которых сквозил такой энтузиазм, словно и впрямь был шанс сдвинуть вопрос с колонией с мертвой точки. В-третьих, типа, вышедшего в последний раз на связь вместо Отшельника, идентифицировать так и не удалось — подчеркнуто независимый нахал, объявившийся в начале осени, по всем признакам должен был оказаться очередным "восставшим из мертвых" дезертиром, но СБ перетрясла списки погибших и пропавших без вести за последние лет двадцать, не меньше, и ни один не подошел. Сам Моран всерьез подозревал последнего из сбежавших, злостного штрафника-гауптвахтщика, но после расшифровки голоса последовало четкое заключение: не он.