А вот Грину и местному магу было не до сна. Сначала рассказывал Грин, стараясь говорить красиво и не сбиваться на пустяках, а маг записывал в чистой тетради сфинксовы речи.
Особенно подробно попросил рассказать про превращение, про то, как парня занесло в лес, на Поминальную, морщился неодобрительно.
— Почему учитель не объяснил смысл приглашения? — спросил требовательно и недоуменно.
— Я не сказал ему, — оправдывался Грин. — Я думал, что справлюсь сам.
— Ученики-маги, — покачал головой старший маг, — часто пробуют разные воплощения, но застревать в них надолго не стоит, хотя и такое иногда случается. А теперь вам и правда придется справляться самому.
А про себя старик думал, что сам он вряд ли взял бы такого, как Грин, в ученики: слишком независим, да и не "чистый лист" давно уже, а искарябанный жизнью пергамент, такое не исправляется. Слишком много хлопот, слишком непонятен результат, слишком много своего, глубинного. А теперь в парне еще и огонь нечеловеческий, который не затухнет, и сила звериная, которую держать на одном месте опасно.
Но про старуху — и то, что она хозяйка зимы, но не леса, и что глупо было человеку ожидать приглашения от стихии, а вступать с ней в какой-либо разговор, не говоря уже о помощи, вообще было нельзя — вот это старый маг объяснил подробно, и даже слегка обидно, настолько оно оказалось элементарно. И Грин чуть ли не стонал, уткнувшись в лапы, понимая, что не надо было лезть вообще в дела лесные, нарушая равновесие окраины, где люди и так тихо жили, а он как вот сдуру взялся обустраивать что-то по собственным представлениям… так и огреб персонально, накрепко связав себя со стороной, которая изначально была не его и могла бы и дальше оставаться ни при чем.
А маг рассказывал уже о своем, про золотых ящериц и рудничный газ, про обвалы в горах, про волчьи стаи, которые иногда подходят аж к самым домам, и про тайную крепость старых людей, от которой, бывает, летают вроде как железные машины, и с утра он сам проводит путников до перевала, а дальше не пойдет, мороз, да и работы много, подгорная сырость требует следить за всеми, кто в забоях работает, и если не лечить вовремя, не следить и не поддерживать, то люди начинают чахнуть, кашлять кровью и умирают. Те, кто у печей, те здоровее, и все равно, печь забирает силы у человека лет примерно за десять — пятнадцать.
А с утра пришел еще молодой парень, лет пятнадцати, а с ним еще две девки постарше, смешливые и остроглазые, и принялись рисовать гостей специально подготовленными угольками, и выгнать их не было никакой возможности, поэтому Грин смирился и даже дремал так, полусидя и поджав под себя лапы, а отоспавшийся Блейки выспрашивал о горных тропинках, и теми же угольками размечал у себя на карте места, куда соваться не следует.
Вечером того же дня гостей позвали было на городскую гулянку с драчкой по случаю, но гости вежливо отказались, упихивая в мешок сухари и рубленое мясо с салом на несколько дней.
Грин и Блейки ушли на рассвете, благодарили, как могли, а маг, проводив гостей, вздохнул устало, и поставил на том перевале, куда они пошли, зарубку как от заразной лихорадки, чтобы свои зря не лазили. А еще через год от салковских мастерских стали продавать забавную игрушку: сидящего льва с орлиными крыльями и человеческой головой. Все, кто эту отливку видел, говорили, что сделано с живого зверя, в лесах по склонам гор таких живет много, и если посмотреть, где такое диво ляжет, то там можно меди отыскать прямо самородными комьями.
Глава 18
Грин и Блейки несколько дней пробирались по высокому берегу реки Салка, при этом Грину очень понравилось запархивать на скалистые уступы и с каким-то даже садизмом наблюдать, как на тот же уступ карабкается человек Блейки. Пару раз приятели видели снежного барса — но мельком и очень далеко, а однажды наткнулись на изрядно покореженные обломки серебристого металла, в которых экс-пилот опознал один из дистанционных наблюдательных модулей. Грин лапой повертел то, что осталось от механизма, и показал Блейки вмятины, очень похожие на следы острого птичьего клюва.
Приятели лезли на гору, и сфинкс с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше, а Блейки, наоборот, выматывался и ворчал, как проторговавшаяся баба на приморском вокзале. Когда они поднялись примерно на тысячу с небольшим, высокие деревья исчезли совсем. Обледенелые скалы под снегом, расщелины, в которые можно было провалиться с головой, пронизывающий ветер и холодное, ослепительно яркое солнце. Блейки помнил, что через эти скалистые луга вела тропинка, и когда-то он бежал по ней кувырком, а сейчас, по возвращении, надо было ориентироваться на плоскую вершину, поросшую редким подлеском и высокими шипастыми кустами. По границе этой своеобразной чащи как раз проходил периметр наблюдения базы Мабри "Крыло", и Блейки мрачнел с каждым шагом, сделанным в направлении шарообразных куполов, окруженных высокой глухой стеной.