— Что, Славик, не встаёт? Совсем ты своего дружбана не любишь. — Все заржали. — Ну давай, Слава, а то это сделаем мы и жалеть его не будем.
Славка подошёл и прижался сзади, тыкаясь и пытаясь вставить.
— Потерпи, пожалуйста.
Что-то оборвалось во мне и сломалось почти окончательно, я стал расслабляться, безвольно, омертвевая внутри и ничего не чувствуя. Отстраняясь, уходя за грань, превращая всё в давно мучивший меня сон.
— Ладно, отвали, теперь я, — оттолкнул его Генка. — Ох, Сашок, как пиздато! Охуеть, кайф, пацаны!
Я старался забыться, отрешиться от всего на свете, но боль и жжение от резких толчков нарастали, иголками прокатывались внутри живота, мышцы свело судорогой. Я глянул на Дэна.
— Пожалуйста, перестаньте, мне больно.
Он промолчал, но когда Генка закончил, сказал:
— Всё, на первый раз хватит.
— А я? — обиженно спросил Жека.
— Сам подрочишь. Всем мыться.
Сверху лилась вода, но ничего уже не изменить, внутри словно мягкая тошнота. Жека застонал, белые капли упали на пол. Тошнота подкатила к горлу.
— Стонешь, как баба, — сказал Генка.
— Сам ты баба, — ответил Жека.
Мы вернулись и, не говоря ни слова, забрались в кровати. Я лежал и не мог уснуть. Я понимал, что теперь всё изменится. Теперь все будут считать меня вафлёром. Ожесточение наполнило сердце. Сверху спустился Славка и, забравшись под одеяло, лёг рядом. Я отодвинулся как можно дальше к стенке. Хотелось оттолкнуть, забить его ногами, растерзать, уничтожить. Всё из-за него! Так я думал, хоть и чувствовал всю несправедливость этих обвинений.
— Ты меня не простишь?
Я молчал. Жалость к себе, к нему боролась во мне с ненавистью и её же порождала. Мне был противен не Славка, а то, что он даже не возразил. Но что бы произошло, если бы он не поддался? И как бы на его месте повёл себя я, зная, что будет, если не подчиниться? Я ведь и сам даже не закричал, не попытался драться насмерть, подчинился. Я такой же слабак!
— Я прощаю тебя, — сказал я, стараясь заставить самого себя поверить в эти слова, и твёрдо решил сбежать.
*
Первый раз я сбежал к школьному другу. Обычно он приходил ко мне, а я был у него только пару раз и поэтому с трудом нашёл показавшиеся знакомыми ворота. Постучал в окно и, ожидая, молил, чтобы он оказался дома. Занавеска отдёрнулась, он глянул на меня, узнал, выбежал и открыл калитку.
— Саня, я так рад тебя видеть! — говорил он и тряс мою руку. — Я к тебе сто раз заходил, а дома никого. Нам даже не сказали, что тебя в интернат перевели, я всё потом узнал. Как же я рад, что ты пришёл! Пойдём, пойдём в дом. Я один. Сейчас чаю сделаю.
— Можно мне от тебя тёте в Темногорск позвонить?
— Звони, конечно. Ты расскажи, как тебе там живётся? Знаешь, я ведь приезжал к интернату. Походил вокруг, в ворота заглянул, а зайти побоялся. Там пацаны здоровые курили, и я что-то их испугался. Так и уехал. Мучился потом, хотел ещё поехать, пытался маму уговорить, чтоб она со мной съездила, но ей всё некогда. Ты не обижаешься на меня?
— Нет, не обижаюсь.
— Телефон в зале, я сейчас чайник поставлю.
Он скользнул в кухню, а я прошёл в зал, вдыхая позабытый запах дома и уюта. Господи, как же я соскучился по нормальному дому.
Я поднял трубку и набрал тётин номер. Я очень сильно волновался.
— Алло?
— Алло, это я, Саша.
— Саша?
— Да, это я.
— Ты чего звонишь, что-то случилось?
— Я больше не могу там жить. Заберите меня, пожалуйста!
— Откуда ты звонишь?
— Я у друга.
— У какого друга?
— У Ромы, в южном микрорайоне.
— Что ты там делаешь, ты сбежал?
— Да! Я больше не могу там быть, там плохо, очень плохо!
— С какого номера ты звонишь?
— Ром, какой у вас номер? — крикнул я в сторону кухни.
Прибежал Ромка.
— Два, семнадцать, сорок шесть.
— Два…
— Я слышала, — перебила тётя. — Сиди там и никуда не уходи, я перезвоню.
— Хорошо, — сказал я, но она уже положила трубку.
Я, чуть не уронив, опустил трубку на рычаг, руки у меня тряслись, и внутри тоже всё дрожало. Рома так смотрел на меня, что я понял: он всё слышал. Я заплакал.
Мы уже пили по второй кружке, когда раздался звонок. Мы бросились в зал.
— Возьми ты, — попросил я Рому.
Он поднял трубку.
— Алло.
Он слушал, глядя на меня, а затем протянул трубку.
— Это тебя, тётя.
— Да, — сказал я.
— Саш, это ты?
— Да.
— Я сейчас звонила вашей соседке, учительнице, и мы с ней обо всём договорились. Сейчас ты пойдёшь к ней и побудешь у неё, пока она всё не уладит.
— Она сдаст меня назад.
— Никто тебя никуда сдавать не будет, всё будет хорошо, я с ней договорилась, она во всём разберётся. Иди сейчас к ней, и всё будет хорошо. Ты понял меня?
— Да.
— Всё, давай, она тебя ждёт, всё будет хорошо.
— Заберите меня.
— Как?! По телефону?!
— Заберите меня.
— Успокойся! Слышишь меня? Успокойся. Иди к соседке, она всё устроит. Всё, мне пора. Я ещё к ней перезвоню попозже.
— Пойдёшь? — спросил Рома.
— А что мне делать?
— Хочешь, я с тобой пойду?
Я посмотрел на него.
— Нет, не надо. — Мы вышли на улицу. — И вообще, если меня вернут в интернат, ты не приезжай. Не хочу, чтобы ты меня там видел, — сказал я и, развернувшись, побежал.
— Пока! — крикнул Ромка.
Я чувствовал его взгляд, пока не свернул за угол.
«Что, тётя, опять я создаю проблемы? Да, создаю. И ты была так недовольна, так недовольна. Сдала меня? Скорее всего. Но видишь, я иду. Я иду. Мне всё ещё хочется кому-то верить, и я иду».
Тогда я так вовсе не думал, а просто чувствовал, ощущал. Я вообще не помню, чтобы о чём-то думал в то время. Я чуял. И я оказался прав. У соседки меня уже ждали. Дверь открыл Паша. Я бросился к лестнице, но он схватил меня.
— Ух, какой шустрый, ничего, побереги силы, ещё пригодятся.
На площадку вышли Дрон и Жека, а соседка даже не выглянула. Меня избили, как только мы оказались во дворе интерната. Я валялся на асфальте, а меня мутузили ногами, сломали нос.
*
Примерно через неделю после побега со мной сделали то же самое, что и со Славкой в тот раз, когда я всё узнал. Мало того, меня ещё сильно избили. Лёжа на ледяном кафеле, потому что даже сидеть было невыносимо больно, и замерзая под струями холодной воды, я отчаянно хотел, чтобы обо мне забыли. Сознание мутилось, я проваливался в мягкое, обволакивающее ничто. Я надеялся, что если провалюсь полностью, то не надо будет больше приходить в себя, не надо будет жить, бороться и страдать. Я хотел умереть, но смерть меня обманула. В бессознательном состоянии меня принесли и положили на кровать те же, кто избил. Они испугались, что я действительно умру, они были не готовы убивать. Думаю, они боялись того, что с ними сделает Антонина, если кто-то в интернате умрёт и это выйдет наружу. Уж лучше самим сразу наложить на себя руки. Поэтому я остался жив.