Лето было самым счастливым временем, потому что летом знающие тропы водили детей в сад, в этот прекрасный мир, где даже пчёлы никого не кусали. Как это ни странно, с приходом зимы от детей уходила память о саде, словно с отдалением лета и сад казался сказкой, вымыслом. Но зима была не так страшна, ведь за ней приходили весна и лето. Весной дети вспоминали о саде и начинали искать видящих туннели, чтобы те провели их к Дому. Тогда хранитель уже не сидел один у зимнего костра и не вспоминал весёлое лето, тогда он думал о новом. Но каждый год кто-то из детей не возвращался, и хранитель знал, что зима оставила его у себя навсегда. Это значило, что мальчик или девочка стали совсем взрослыми и память о саде не вернулась к ним и не вернётся уже никогда, лишь её отголосок, возможно, вспыхнет, когда уже их дети прибегут в конце лета с улицы и скажут: «Мы были в саду, ели волшебный мёд и яблоки». Они протянут родителям ещё тёплые печёные яблоки, от которых будет пахнуть костром и детством. Съев их, они погрузятся в воспоминания о светлых и беззаботных днях детства, что провели в Доме, в саду, у реки.
========== 14. Лик и Тим ==========
Играть
Лик и Тим любили играть. Они играли в таинственном месте. Место было одно на двоих, и если им становилось тесно, они придумывали просторы, в которых можно было свободно играть во что угодно. Они смотрели друг другу в глаза, держась за руки, слушая друг друга. У Тима что-то билось в груди, а у Лика — клубилось, наматывалось, словно маленькая ниточка на невидимую катушку. Один виток, второй, третий — ритмично, как удары в груди Тима.
Лик брал Тима на руки, а тот смеялся, будто был маленьким, а Лик — большим. Тим любил быть маленьким. В руках Лика он мог совсем исчезнуть, но не исчезал, потому что любил. Лик тоже любил его, особенно прижаться к его груди и слушать. Быть в нём своим вниманием, дышать, прикасаться, шептать слова, тогда Тим смеялся до боли в животе. Он любил внимание Лика, его дыхание, его прикосновения к своей груди. От них то, что билось внутри, тоже начинало трепетать и клубиться. Клубиться в груди у Лика.
Разные
— Тим, у тебя такие тёплые ладони, словно живые. Да, как свет солнца. Посмотри на пустыню.
Тим зачерпывает ладонями песок из пустыни в душе Лика. Смотрит, как падают песчинки, как блестят в лучах живого солнца. Прижимает к песку лицо — тепло. Открывает глаза — темно. А закрыть уже больно. Так и лежит с открытыми глазами в душу Лика.
— У тебя тёплые ладони и холодные глаза — из них что-то капает. Мокро в душе. Где пустыня? Ты противоречишь сам себе, Тим, словно ты разный.
Тим обнимал Лика и говорил слова. Лик слушал и тоже становился разным.
Различать
Лик любил свет, но не мог в нём долго находиться — свет становился тусклым и умирал.
Он зачерпывал окутываемый тьмою мир и пытался различить, но, когда мир погружался в глаза Лика, ничего различить было уже невозможно, словно всё становилось одинаковым или переставало различаться и отличаться от Лика, который так любил свет.
Собирать
Тим любил собирать. Особенно много можно было собрать после ухода Лика. После него оставались различные части. Очень мелкие части. Настолько маленькие, что Тим даже при свете не мог их различить. И всё-таки, чтобы как-то их познать, он начинал собирать из них что-то определённое. Он собирал всё время, и всегда получался кто-то живой. Тим смотрел и улыбался. Он любил играть с живыми, а те думали, что они играют сами, сами по себе. Тим всегда показывал живые игрушки Лику, потому что больше показывать было некому. Лик смотрел, пока хватало света. Ему нравились игрушки Тима. А когда свет кончался и никого уже было не различить, снова уходил, оставляя довольному Тиму самые разные части для новых игрушек.
Ждать
У Тима и Лика было три темы: одна — Лика, другая — Тима, и общая: смерть, жизнь, любовь.
— Можем ли мы выбирать? — спрашивал Лик.
— Пусть выбирают сами, а мы подождём.
И они ждали. Сидели и ждали, ничего не делали, только касались друг друга — опирались плечами, клали голову на колени, соприкасались ладонями. Ждать было очень скучно. Тогда они начинали играть. Все игры почему-то всегда заканчивались одной темой, одной на двоих.
— В ней была жизнь, — говорил Тим.
— В ней была смерть, — говорил Лик.
— Она соединяет нас.
— Так можем ли мы выбирать?
— Давай ещё подождём…
Чувствовать
Тим чаще молчал, а Лик говорил. Он описывал мир — называл всё своими именами. А Тим молчал, он чувствовал. Когда же Лик называл вещи своими именами, Тим переставал их чувствовать, словно они переставали быть.
— Что ты видишь, Лик? — спросил он однажды.
— Объекты, — ответил Лик, — конкретные.
— А неконкретные?
— Таких я не вижу и назвать не могу.
— Я тоже не вижу и назвать не могу, но я их чувствую, как самого себя.
— А какие они, Тим?
— Живые.
— Я тоже хочу почувствовать живых, — сказал Лик.
— Иди ко мне, я тебя научу. Чувствовать надо сердцем.
— Чем?
— Сердцем. Слышишь, бьётся в груди?
Лик прижался ухом к груди Тима.
— А я всё думал, что же это у тебя там так стучит? У меня нет сердца, у меня есть тишина.
— Как же ты чувствуешь меня?
— Я тебя не чувствую, я тебя знаю, как себя.
Тим замолчал и Лик замолчал. И каждый молчал сам по себе.
— Я чувствую, — сказал Лик, — боль.
— Живые тоже её чувствуют.
— Тим, а как ты чувствуешь меня?
— Я тебя не чувствую. Я тебя люблю.
Лик смотрел на Тима, и у него не было слов. Тогда он подошёл и просто обнял его.
Спать
Тим и Лик любили спать. Спать они ложились каждый сам по себе в своей комнате, а просыпались всегда вместе — обнявшись. Но перед этим им снились сны. Во снах комната каждого из них была одной комнатой, и кровать в комнате стояла одна, и спал на кровати один. Лик? Тим? Один? А куда же девался второй? А второго во снах не было, в них был только один — спящий. И спящему снились сны, в одной комнате, на одной кровати. Ему снилось, что он не один, был кто-то ещё, где-то рядом. Он пытался его найти — протягивал руки, двигал ими в сонной пустоте. И иногда, которое было для Лика и Тима всегда, его пальцы переплетались с такими же пальцами другого. Один чувствовал, что любит его. Лика? Тима? Во сне он не мог их различить. Поэтому любил обоих и от любви просыпался. Просыпался любящий Тим. Просыпался любящий Лик. Они, обнявшись, смотрели друг другу в глаза и засыпали, чтобы вновь стать одним, в одной комнате, на одной кровати.
Меняться
Бывало, что ночи были долгие. Лик уставал. Он приходил к Тиму и плакал. Тим гладил его по спине, и они менялись местами. Из-за этого в ночи возникала жизнь, и тьма сгущалась. Живые ночи будоражили сознание, оно становилось нервным. Заставляло живущих в ночи пожирать друг друга, потому что иного выхода не было. А Лик лежал и вздрагивал. Когда он вздрагивал, от него исходила волна. Она прокатывалась по миру, и становилось тише. С каждой волной всё тише и тише. Ночь замирала и не могла больше удерживать рассвет. Он разрывал её плоть и слепил Тиму глаза. Но тот успевал заметить и рассказать Лику: