— Значит, он не сильно опечалится, если ты не вернёшься.
— Как это не вернусь? — спросил Амит и замер на месте.
— А вот так! Теперь ты будешь жить со мной. Я беру тебя в ученики!
— А как же моё согласие, вдруг я не хочу у тебя учиться? И вообще, я хотел стать не отшельником, а факиром — показывать чудеса на рыночной площади, а мне бы за это деньги давали.
— Забудь об этом, — отрезал Бха.
— Ну как же, а мои друзья?!
— Их тоже забудь.
Плечи Амита опустились, как и он на стоящий рядом камень.
— Но как? Всё внутри меня протестует и рвётся к людям.
— Я воплощение всех людей для тебя.
— Люди разные.
— Ты ещё меня не знаешь.
— Но уже могу представить.
Полновесная оплеуха отправила Амита с камня на землю.
— Осознавай реальное, а не представляй, иначе я тебе всыплю.
Амит сжался на земле, прижав к груди рубашку. Он вдруг понял, что это единственное, что у него осталось прежнего мира, и ещё он понял, почему Бха не хотел, чтобы он брал с собой даже её. Сейчас он, словно утопающий, вцепился в рубашку, но водоворот бездны, что он ощутил под собой, затягивал всё сильнее.
— Поднимайся, пойдём, — сказал Бха и двинулся дальше.
— В тебе нет жалости!
— Верное наблюдение, — донеслось из-за скалы, за которую поворачивала тропинка.
Амит встал и посмотрел в пропасть, темнеющую в метре от него.
«Где-то там далеко внизу мой дом, мой бывший дом. Как легко, только один шаг. Как легко и бессмысленно. Я могу сделать больше, чем просто один шаг в никуда. Я могу сделать всё!»
Он размахнулся, и брошенная рубашка, словно камень, полетела вниз и исчезла в темноте. Он развернулся и осторожно побежал по тропинке.
Стояла тёплая летняя ночь.
Комментарий к 1. Амит
Амит - https://pp.userapi.com/c841032/v841032054/6e8a5/zBOREDz7VI0.jpg
========== 2. Ян ==========
Осознанность просыпалась, когда внимание сосредотачивалось на куполах, что виднелись за деревьями. Они не походили на обычные крыши и потому будоражили сознание, содержали тайну.
— Что это там? — спросил я у мамы, приподнимаясь в коляске.
— Это церковь.
Незнакомое слово ничего мне не сказало и не прояснило, тайна осталась. Я осознавал происходящее, понимал, что осознаю, существую, но ни с чем себя не отождествлял. Было имя, но лишь для того, чтобы меня могли позвать. Было тело, но лишь для того, чтобы я мог действовать, проявлять и занимать себя. Но кто я сам? Кто наблюдает? Субстанция осознанности не задавалась этим вопросом. Не могла или ей было неинтересно? Кто знает. Существование не требовало пояснений.
Мне не нравилось в яслях, но они были неизбежным злом. Запреты воспитательниц вызывали сопротивление в душе, а наказания — ярость, но они были сильнее, поэтому приходилось подчиняться, но лишь пока они были рядом.
Вдоль стен стояли шкафы для игрушек с глубокими нишами в полуметре над полом. Изначально они закрывались стеклами, кое-где ещё остались направляющие, но ради безопасности их убрали. Мне нравилось забираться в них. Особенно здорово было залетать в них с разбега. Колготки скользили по полированной поверхности полки, и я со всего маху впечатывался в заднюю стенку. Весело! Когда я, смеясь, спрыгнул на пол, воспитательница уже ждала меня.
— Ян, я же говорила, чтобы ты не лазил в ниши!
Я молчал. Я вообще редко говорил. Оправдываться — значит признавать свою вину, а я не признавал. Молчанием я отстаивал себя, а слова только разрушали мою целостность, поэтому я их не жаловал.
— Иди в угол.
Я не шевельнулся. Тогда она взяла меня за руку и повела. Поставила лицом в паутину и удовлетворённо сказала:
— Будешь стоять здесь, пока я не разрешу тебе идти играть с остальными детьми.
Я стоял, разглядывая знакомую трещину, что шла по стыку стен, надеясь увидеть паука, что сплёл такую большую паутину, но паука видно не было, и мне стало скучно. Тогда я, не двигая телом, сделал привычный шаг назад и увидел свой белобрысый затылок с двумя макушками и торчащими во все стороны волосами.
«Наказание рождает понимание, что кто-то не хочет, чтобы ты так поступал, но не рождает желания поступать иначе», — прозвучало в сознании.
Ещё шаг назад и вверх, оглянуться. Я видел комнату, играющих детей, воспитательницу, что разговаривала у дверей с заведующей, а затем они вышли.
Скорее назад! Я резко вернулся в тело, отчего то непроизвольно дёрнулось и ударилось лбом и носом о стену. От боли из глаз брызнули слёзы, но это меня не остановило. Начиная хохотать, я рванул из угла, и не успела дверь за воспитательницей закрыться, как опять влетел в нишу. Что будет, когда воспитательница вернётся, меня совсем не волновало.
— Ему всё как об стенку горох, — жаловалась маме воспитательница. — Слушается, только если заставлять. Пока над ним стоишь, делает, а стоит отвернуться, опять за своё.
Мама слушала молча, и я её понимал. И, понимая, видел себя её глазами. Угрюмый, со склонённой, но непокорной головой, я поглядывал на воспитательницу исподлобья, и этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Мама беспокоилась, но вовсе не за меня.
Я шёл, держась за коляску, и ждал, что она скажет.
— Попробую тебя к сестре в садик перевести. Тебе бы ещё год в ясли походить, но вижу, они с тобой не справляются. Да и мне по утрам разрываться не надо будет, а то сначала тебя отведи, потом Лилю. Что думаешь, согласен?
Но меня уже не было рядом. Мама оглянулась. Я стоял у обочины, вглядываясь в старинные купола. Я знал, что вижу их в последний раз, но они так и не раскрыли мне своей тайны.
*
Я со старшей сестрой и родителями жил в самом центре города, прямо напротив площади имени Ленина. Дом был дореволюционный, с толстыми стенами и широкими подоконниками. Я любил забраться на подоконник и смотреть на спешащих по своим делам людей или ребятню, что гоняла на площади голубей. Ещё интереснее было смотреть парады и демонстрации. Квартиры с входом со двора располагались на первом этаже, а Госбанк, в котором работала мама, на втором. Казалось бы, поднялся на второй этаж, вот и работа, но сначала надо было отвести меня в ясли, а Лилю в садик, что находился совсем в другой стороне. Поэтому мой перевод в сад высвобождал как минимум полчаса драгоценного утреннего времени.
Квартир было всего четыре и одна общая кухня с газовыми плитами. Ни водопровода, ни канализации в них не было. Туалет только уличный, а мыться ходили в баню, зато имелись высоченные потолки, с которых на длинных проводах свисали голые лампочки. Наша квартира начиналась прихожей, что играла роль кухни. В ней стоял умывальник, обеденный стол и шифоньер, а на стене висело чёрное прямоугольное радио с жёлтой решёткой динамика. Дверь из кухни с турником в высоком проёме вела в зал, где вдоль стены с окнами стоял раскладной стол и мамина швейная машинка. Я очень любил нажимать педаль и крутить в холостую колесо, да так, чтобы с грохотом и как можно быстрее, за что постоянно получал нагоняй, но меня это не останавливало. У остальных стен стояло по одной железной кровати. Над моей кроватью висел ковёр. Кровати были с сетками и отлично пружинили, если на них скакать. Именно этим я и занимался, если доводилось остаться дома одному хотя бы на пару минут. За эту радость гоняли ещё больше, чем за машинку.