— Хочешь, я подарю тебе огненный шар? А ты подаришь мне сердце.
Я не могла говорить, переполненная болью и наслаждением освобождения, поэтому только кивнула.
— Поцелуй меня, — сказал он и опустился передо мной на колени.
Я обняла его. Ощущать под ладонями излучающее огонь жизни тело было прекрасно. Наши губы соединились, и не осталось ничего, кроме бушующего безудержного пламени.
Я влюблён в юность, я болен детством. Я смотрел на их сплетённые тела и хотел оказаться на месте рыжеволосой девушки. Мальчишка был прекрасен, как может быть прекрасно детство и юность, брошенная в вечное яростное пламя времени и страсти. Даже странное родимое пятно на щеке его не портило. По нему я его и узнал. Видел его на одном из многочисленных роликов с детским порно в Сети. Ему там было ещё лет девять или десять. Его пытался трахать мальчик постарше, но член у него постоянно опускался, и он его то и дело надрачивал, смешно держа двумя пальцами, а потом никак не мог толком вставить. А мужик-оператор всё время говорил им делать вид, как им кайфово. Я люблю их тела, пропитанные духом беззаботного лета, прожаренные солнцем, излучающие живую силу, что навсегда остаётся за порогом совершеннолетия. Да, всё совершенство остаётся позади, за гранью, недостижимым. В него не вернуться, не стать прежним, можно только пить из других, таких, как этот мальчишка. Отчего мне кажется, что он знает обо мне, словно ловит мой вожделеющий взгляд и не может насытиться моим желанием? Он знает, что я вижу, и от этого кровь закипает в венах, и безумие диким зверем глядит из глаз. Что ждёт меня дома? Чёрно-белые картинки мечтаний, выкачанные с помоек Сети. Да, такие, как фото того известного фотографа. Прекрасных и чистых, пока их не окрасят желания таких, как я. Я делаю вид, что не принимаю себя, чтобы хоть как-то оправдать свою жажду.
Тихо. Посмотри, какое небо! Огни города, мокрый асфальт. Нам предел уж неведом, в моих венах пульсирует жар. Наслаждение с памятью зыбкой сочетается в юных глазах. Тонкий серп ледяного мрака, а вокруг огня океан. Входит в душу и сердце. Тоскую. Память, ты рана…
Дом стоял над обрывом. Внизу о скалы тихо шлёпали морские волны. В окнах давно не было стёкол, а крыша прохудилась. Но это нисколько не печалило его обитателей, так как начиналось лето. Один из них, в давно выцветших и истёршихся джинсовых шортах с постоянно расходящейся молнией, сидел на подоконнике, свесив вниз ногу, и задумчиво шевелил грязным большим пальцем. В лучах восходящего солнца отполированная грязь блестела особенно замысловато.
«Каждый день купаемся, а он всё равно к вечеру грязный. Почему? Дина обещала ещё вчера принести пожрать, а её всё нет, вот засада».
— Чен.
Он повернул голову: в дверях стоял заспанный Витька.
— Чен, а есть что-нибудь пожевать?
Витьке было одиннадцать, и он был вечно голодным.
— Нету.
— Жа-аль, — протянул Витька, — так жрать охота, что даже спать не могу.
Чен отвернулся и стал смотреть на море. Море ему нравилось, морю жрать не хотелось.
— Как думаешь, фотограф сегодня придёт?
Чен слегка напрягся. Фотограф был странным, но он приносил жрачку. Ещё он любил снимать мальчиков. Чена он тоже снимал, а что делать, когда по рынкам и вокзалам облавы? Лучше попозировать перед фотографом, чем попасть в лапы кукольников. Пару раз они занимались взаимной дрочкой, но тут он сам напросился. Он же видел, чего тот на самом деле хочет, к тому же ему было приятно его внимание, вот он и подставился. Сам же фотограф обычно держал себя в руках и особо не приставал.
— Может, и придёт.
— А помнишь, какие конфеты он принёс в прошлый раз? — возбуждённо затарахтел Витька.
Рот наполнился слюной.
— Заткнись ты! — бросил Чен и спрыгнул на пол. Прошёл мимо Витьки, толкнув его локтем. — Ходишь тут…
Витька обиженно посмотрел между острых сдвинутых лопаток Чена, с которых опять слезала кожа. Почесал в затылке. Чёрт поймёт этого Чена. То нормальный, а то как найдёт.
По шаткой лестнице без перил Чен поднялся на второй этаж. В углу большой комнаты спали, прижавшись друг к другу, спутав руки и ноги, два белобрысых пацана — Сёмка семи лет от роду и Валька, то ли восьми, то ли девяти. Валька и сам не знал, сколько ему лет, и вечно путался в пальцах и числах, когда его спрашивали. А спрашивали его, когда становилось совсем скучно и тоскливо, потому что его лицо, безуспешно пытавшееся стать сосредоточенным, было невыносимо смешным. Тем более что Валька не понимал, почему все смеются, и начинал смеяться вместе со всеми, отчего остальные просто валялись от хохота.
Ближе к окну, в кособоком плетёном кресле спал Быстрый. Он был почти на год старше Чена. На полу он спать не мог: болела спина. Пару лет назад его сильно избили за кражу. Он и сейчас спал, весь изогнувшись и обхватив себя руками, словно маялся животом. Одна нога была подтянута к груди и упиралась в ручку кресла, а другая стояла на полу. Обернувшись вокруг неё калачиком, спал его верный оруженосец — Чёт. Правильнее было бы, конечно, Чёрт, но Чёт не выговаривал букву «р», и вскоре его самое частое ругательство превратилось в кличку. Чёт был тонким и юрким, как котёнок, с чёрной от загара кожей, словно присыпанной то ли пеплом, то ли пылью, а может, и тем, и другим.
Чен прошёл по скрипучим доскам пола и сел на картонку рядом с Сёмкой и Валькой, прислонился к стене. Ему было немножко завидно смотреть на то, как сладко они спят, обняв друг друга, соединившись лбами и почти соприкасаясь приоткрытыми губами. К ним опускались длинные лучи восходящего солнца.
«Вот бы фотограф порадовался», — подумал Чен. Он давно разобрался, какие сценки тому нравятся. «Невинность — вот высшее лакомство порока». Где он слышал эти слова, от кого? Наверное, от фотографа, тот порой любил поразглагольствовать, но обычно Чен его не слушал, потому что всё равно ничего не понимал.
В дверях появился Витька. Не глядя на него, Чен лёг рядом с Сёмкой и прижался к тому спиной. Почти сразу его обвила тонкая, загорелая и словно хранящая тепло летнего солнца рука, а затем и нога. Чен улыбнулся и закрыл глаза.
«Пусть не усну, так хоть согреюсь, а то что-то прохладно стало. Где же Динка?»
Солнце совсем поднялось. За спиной задремавшего Чена завозился Сёмка. Перевернулся несколько раз с боку на бок, сел, потёр глаза. Чен лёг на спину и приоткрыл левый глаз. Почему-то он у него быстрее привыкал к свету.
— Поссать хочется, — сказал Сёмка.
— Так иди, чего мнёшься?