Такие дела. С Новым годом тебя, Дневник!
========== 31. Тим ==========
Всё, что я хотел, — это жить.
— Тим!
Он отряхнул от песка руки, стряхнул немного с бледно-голубых шорт, повернулся к маме.
— Тим, я с папой ухожу к тёте Наде, а ты иди домой, я вам ужин приготовила, мы вернёмся поздно, поэтому не ждите, ложитесь спать. Дверь запри, ключи мы возьмём.
— Хорошо.
— А где Лик?
— Не знаю.
— Вечно его где-то носит. Ну, пойдём, сейчас папа выйдет.
Из подъезда вышел молодой мужчина.
— Там открыто, Тим.
Он взъерошил сыну волосы и постоял, глядя ему вслед.
— Пока, Тим!
— Пока! — донеслось из подъезда.
«Вермишель и котлеты. Вермишель съем, а котлеты не буду, они жирные, и от их запаха тошнит».
Вермишель кончилась быстро, оказалось, он успел проголодаться, поэтому пришлось закусить печеньем и пойти смотреть телевизор.
«Мультфильмы. Опять мультфильмы, и от мультфильмов тошнит, но более терпимо. Надо что-то с этим делать».
Он достал ручку, альбом и расположился недалеко от радостно повизгивающего телевизора.
Начал листать страницы.
«Так, в Мир Спокойствия мы с Ликом играли вчера или завтра? А, неважно. Он ещё что-то про сердце говорил, или это я говорил? Как вернётся, спрошу».
Тим перевернул страницу.
«Вот дом. Вот дорога. Вот мама с папой. Вот в доме я. Всё это ненастоящее, всё это рисунок. Кто же его нарисовал?»
Тишина.
«А нарисовал его… я. А кто этот я? Я стою на дороге, холодный ветер овевает лицо. Я держу в руках альбомный лист и ручку, но ведь мне там или уже здесь на четыре года больше. Может, это моё будущее?»
Он опускает лист с рисунком. Ветер продолжает хлестать в лицо. Его пальцы разжимаются, и ветер набрасывается на ни в чём не повинный рисунок. Как поздно, слишком поздно. Мама с папой всё так же вечно уходят от дома, в котором больше нет их сына.
Ветер и ночь. Холодно. Одежда спасает слабо. Слишком лёгкая. Он сидит под деревом, стараясь укрыться от ветра и хоть ненадолго забыться сном. Сон приходит урывками, и он понимает это, только когда просыпается.
«Холодно, а ведь ещё не утро. Лучше будет встретить утро в пути. Впереди должен быть город. Дорога ведёт именно к нему».
Рассвет застал его, когда он отшагал уже добрых два часа.
«Мир тебе, Солнце, будь благосклонно к моим шагам».
И никто не смог бы сказать, то ли он произнёс это вслух, то ли просто подумал, но все знали: Солнце услышало. Так начинался день.
Ближе к обеду захотелось есть. Он сел на обочину, на траву — отдохнуть. Сразу вспомнилась мама и горка оладий. И не просто оладий, а вкусно пахнущих и с нарисовавшейся в блюдечке сметаной, но ни сметаны, ни оладий не было. Он лёг на спину и смотрел на плывущие мимо облака.
Солнце зашло, да и вечер близился к логическому завершению, когда появились стены города. Поневоле он ускорил шаг, словно в кровь влилось некоторое количество нетерпения.
«Не спеши, — призвал внутренний голос. — Надо быть осторожным. Может, походить вокруг, поглядеть, а уж завтра зайти?»
Но так не хотелось провести ещё одну ночь на холоде. Он подошёл к воротам. Не оправдав его смутных надежд, стража была на месте, сердце в страхе сжалось. Их было двое с алебардами. Он прошёл в ворота, глядя прямо перед собой, но никто не обратил на него внимания.
Перед ним была улица, и выходила она на базарную площадь, а значит, в одном из прилегавших к ней домов обязательно должно найтись что-то вроде постоялого двора. Он вышел на площадь. Её освещали масляные фонари на высоких столбах. Он почти сразу увидел то, что называлось таверной. Он зашёл, внутри было тепло, почти по-домашнему. Небольшой зал со столиками и сидящими за ними людьми — по большей части взрослыми мужчинами. Кто-то ел, кто-то пил, а кто-то просто разговаривал или уже начинал засыпать, не выпуская из рук любимого кувшинчика.
За стойкой сидел хозяин, одаривший его мимолётным взглядом, но он сразу ощутил, что от этого взгляда ничего не укрылось. Подошла к нему хозяйка.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер.
Он совсем немного склонил голову. Он был повыше неё, но смотрелся не так внушительно. В нём ещё оставалась мальчишеская тонкость.
— Я бы хотел переночевать у вас. Всего одну ночь, — добавил он.
— А деньги у тебя есть?
— Нет, но я всё отработаю.
Она задумчиво посмотрела на него.
— У тебя ведь нет дома, и бежать тебе некуда. Если будешь хорошо работать, я смогу оставить тебя на пару дней.
Ветер уносит альбомный листок.
— Да, у меня нет дома.
«Но я стараюсь его обрести».
— Значит, договорились.
Она улыбнулась, и он впервые в этом мире улыбнулся в ответ. Она отвела его в небольшую комнатку, что оказалась очень чистой и приятной, несмотря на размеры. Протянула хлеба с сыром.
«И когда она только успела их прихватить?»
— Вода на столе. Туалет во дворе. Колодец за сараем. Подъём в четыре. Не заставляй меня будить тебя. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Она возвращалась и думала о новом постояльце. Что-то было в нём странное, и даже не странное, а… Когда в голову пришло слово «нежность», она от неожиданности даже как-то устыдилась его. Входя в зал, отмахнулась от всего этого, но нежность всё-таки осталась.
Поздно ночью, после закрытия, занимаясь любовью с мужем, она остро поняла, что ей никогда не испытать с ним этого чувства. В мальчике же оно было живым, настоящим. И улыбка, хоть и из вежливости, тоже была живой. Так она и уснула в объятиях мужа. А Тим в своей комнате ещё долго лежал и смотрел в окно на звёздное небо, а может, он уже давно спал.
Он проснулся вовремя, даже раньше, чем сказала хозяйка, но для себя вовремя. Надел штаны и выбежал во двор. Воздух приятно холодил кожу.
«А ведь здесь начинается осень. Привозят на продажу урожай. Поэтому так много посетителей. Отсюда и возможность получить работу с едой и ночлегом».
И думал он об этом, занимаясь, скажем так, утренним туалетом, что в принципе являлось отражением сути процедуры. Затем он осознал себя у бочки с дождевой водой. Рядом лежал деревянный ковшик и стояло ведро.
«А, была не была!»
И поток холодной воды обрушился на голову, а затем ещё один. Ведро опустить он успел.
«Танец. Мы танцевали с тобой. Танец. Под небом и луной. Танец. Пьянящие струи дня. Танец. Во имя огня. Танец».
Обжигающий жар. Руки плавно взлетают вверх, и шаг назад. Руки опускаются медленно, словно воздух стал водой, прогиб назад до касания земли, ноги описывают круги, и он вновь стоит на земле.
«Танец. Приди и возьми мою плоть. Танец…»