— Ладно, — ответил я. — Этого с лихвой хватит у миссис Дженнингс. Но, да простит меня миссис Дженнингс, она стара и слаба. Я буду ее мускулами, если ее силы иссякнут.
Джо, казалось, это позабавило, и мне захотелось стукнуть его.
— Вряд ли это потребуется в…
И тут позади нас загрохотал бас доктора Вортингтона:
— Мне думается, брат, темпераменту нашего молодого друга можно будет найти применение. Мудрость чересчур осторожна.
Миссис Дженнингс остановила их:
— Подождите, — приказала она и подошла к кухонному шкафу. Открыв его, миссис Дженнингс достала кожаный мешочек, который был набит тонкими палочками, высыпала их на пол и стала изучать получившийся узор.
— Бросьте еще раз, — посоветовал Джо. Она так и сделала. После этого я увидел, как колдунья и доктор торжественно кивнули друг другу. Джедсон пожал плечами и отвернулся. Миссис Дженнингс повернулась ко мне:
— Ты пойдешь, — сказала она ласково. — Это небезопасно, но ты пойдешь.
Больше мы времени зря не теряли. Мазь уже разогрелась, и мы натерли ею друг другу спины. Бади — страж врат — сел, окружив себя магическими фигурами, и начал нараспев читать что-то из огромной старинной книги. Вортингтон решил не изменять свою внешность — величественный негр в набедренной повязке. Тело его с головы до пят было расписано магическими символами. На плече покачивалась голова дедушки.
По поводу облика Джедсона они слегка поспорили и несколько раз меняли его. На результат метаморфозы нельзя было смотреть без содрогания: уродливо согбенная спина, искривленный череп, обтянутый серой пергаментной кожей, худые, впалые бока и длинный костистый хвост, который все время подрагивал. В целом это существо напоминало человека, что делало его еще более отвратительным. Но Джо был доволен.
— Готово! — воскликнул он противным скрипучим голосом. — Отличная работа, миссис Дженнингс! Асмодей не отличит меня от своего племянника.
— Надеюсь, — согласилась волшебница. — Ну, идем?
— А как с Арчи?
— Пусть остается самим собой.
— А что с вашим перевоплощением?
— Я позабочусь об этом, — ответила она довольно резко. — Занимайте свои места.
Миссис Дженнингс и я уселись верхом на одну метлу: я — впереди, лицом к свече, воткнутой в прутья. Мне вспомнились декорации ко Дню Всех Святых: метла у ведьмы там изображалась ручкой вперед. Значит, это было ошибкой.
Ройс и Джо должны были двигаться за нами. Серафим молниеносно прыгнул на плечо хозяйки и устроился там, усы его дрожали от нетерпения.
Бади произнес какое-то слово, наша свеча вспыхнула большим пламенем, и мы взлетели. Меня охватила паника; стараясь не выдать своего страха, я изо всех сил вцепился в метлу. Камин как бы зевнул огромным ртом и превратился в арку. Пламя внутри него бушевало, как в горящем лесу, и увлекало нас за собой. Кружась в огненном водовороте, я заметил саламандру, танцующую среди языков пламени, и счел это добрым предзнаменованием.
Ворота остались далеко позади, если это слово можно употребить по отношению к такому месту, где любое направление чисто символично. Оглушительного грохота пламени уже не было слышно. Я начал приходить в себя. Почувствовав успокаивающую руку у себя на плече, я оглянулся — и чуть не свалился с метлы.
Когда мы вылетали из дома, у меня за спиной сидела древняя старуха, чье сморщенное и высохшее тело оставалось живым только благодаря неукротимому духу. Сейчас же я видел молодую, сильную, волнующе прекрасную женщину. Нет слов, чтобы описать ее: в ней не было никаких изъянов, даже обладая самым утонченным воображением нельзя было представить большее совершенство.
Вы когда-нибудь видели бронзовую Диану-охотницу? Эта женщина чем-то напоминала ее, но только никакой металл не смог бы передать такую живую, динамичную красоту.
Миссис Дженнингс, Аманда Тодд, в свои двадцать пять лет, в расцвете прекрасной женственности, когда время еще не оставило ни одного губительного следа.
Я забыл о своем страхе. Я забыл обо всем, кроме того, что со мной рядом — самая прелестная женщина из всех, которых я встречал в своей жизни. Я забыл и о том, что она по меньшей мере на шестьдесят лет старше меня, и что ее нынешний вид — это шедевр колдовского искусства. Если бы меня спросили тогда, не влюбился ли я в Аманду Дженнингс, я бы ответил: «Да!» Впрочем, мысли мои были слишком беспорядочными. Она находилась здесь, и этого было достаточно.
Аманда улыбнулась. В ее глазах светились нежность и понимание. Потом она заговорила, и я узнал этот голос, хотя это было глубокое контральто вместо привычного чистого и тонкого сопрано.
— Все в порядке, Арчи?
— Да, — ответил я дрожащим голосом. — Да, Аманда, все в порядке!
Что же касается Полумира, то как я могу рассказать о месте, которое нельзя сравнить ни с одним из известных мне? Как я могу говорить о том, для чего не придумано слов? Человек описывает незнакомые вещи, используя знакомые понятия. Однако здесь не за что ухватиться, и все определения неуместны. Я могу лишь попытаться передать то, что предстало пред моими глазами, что затем происходило в Черном Королевстве и как все это воздействовало на мои человеческие чувства и эмоции. Знаю, что при этом мне не избежать двойного обмана — обмана моего зрения, моих ощущений и словесного их выражения.
Позднее я обсуждал это с Джедсоном, и он согласился, что трудности в описании практически непреодолимы, хотя кое о чем можно говорить с определенной долей достоверности.
Самое существенное различие между реальным миром и Полумиром состоит в том, что в реальном мире действуют естественные законы, которые остаются неизменными, даже если изменяются обычаи и культура. В Полумире лишь обычай правит бал, а природных законов нет вообще. Представьте себе: условия, в которых глава штата может отменить закон гравитации, и такое распоряжение действительно сработает; место, где король Канут может приказать морю отступить, и волны будут повиноваться ему; где понятия «верх» и «низ» весьма относительны, а расстояние может измеряться в днях или цвете, равно как и в милях. И еще там нет бессмысленной анархии; они чтут свои обычаи так же свято, как мы — законы природы.
Мы резко свернули влево в бесформенной серой субстанции, которая нас окружала, чтобы обозреть годы и попасть на шабаш. Аманда хотела предстать перед Старым Ником немедленно, а не блуждать в бесплодных поисках по изменяющимся лабиринтам Полумира.
Вскоре Ройс учуял шабаш. Я же ничего не мог различить до тех пор, пока не встал на ноги. Лишь тогда увидел свет и очертания. Впереди, наверное, за четверть мили от нас, просматривалась возвышенность, на которой располагался гигантский трон. Исходившее от него красное сияние рассекало тьму. Я не мог четко определить, кто сидел на троне, хотя точно знал, что это был он — наш извечный враг.
Мы больше не были одни. Зло, явственно ощущаемое, бессмертное, бурлило вокруг нас, парило в воздухе, выползало из-под земли.
Сама земля дрожала и пульсировала, когда мы шли по ней. Мы ощущали невидимое присутствие в туманном мраке каких-то существ, которые пищали, хрюкали, хныкали, хихикали, рычали и скулили.
Видимо, наше вторжение их встревожило. Я слышал, как они отпрыгивали и перемещались, освобождая нам дорогу, а потом осторожно следовали за нами, о чем-то предупреждая друг друга нечленораздельным мычанием. Некоторые принюхивались и хватали нас за пятки.
Один Бог знает, как я их боялся! Кто-то преградил нам путь — призрак с огромной, раздутой головой и влажными, проворными руками.
— Назад! — прохрипел он. — Кандидатов на колдовство принимают на нижнем уровне! — Он говорил не по-английски, но слова его почему-то были понятны.
Ройс съездил по безобразной физиономии и сбил чудовище с ног. Мы прошли напрямик, под ногами захрустели его подагрические кости. Восстановив себя, монстр прохныкал, что он — существо подневольное, и мелкими шажками побежал впереди нас, провожая до самого трона.
— Только так и нужно с этими тварями, — шепнул мне на ухо Джо. — Двинь по зубам — и тебя сразу же зауважают.
Перед троном толпились черные ведьмы, черные маги, демоны в самых разнообразных отвратительных обличьях и прочая нечисть. Слева кипел котел. Справа кого-то пожирали. Содрогнувшись, я отвернулся. Прямо перед троном, как того требовал обычай, для увеселения «Самого» исполнялся ритуальный танец. Несколько десятков мужчин и женщин, молодых и старых, миловидных и безобразных, скакали и кувыркались в немыслимом акробатическом адажио.