Я закрываю глаза.
Один, два, три, четыре. Лёд нежно целует меня и помечает ножом те места, которых касались его губы. Если бы я любила этого мужчину, как раньше, мне, наверное, было бы не так мерзко. Может быть, я бы даже была счастлива ему угодить. Но вместо чувств в душе клокочет гадкое отвращение и боль. Меня раздражают прикосновения Льда и его слова, но я терплю. Если бы я знала, что он однажды станет так одержим идеей использовать моё тело в качестве циферблата и календаря, я бы никогда ему этого не позволила. Но всё начинается с пустяка. Один укус, одна царапина, общая тайна. Тогда мне и правда казалось, что я гениальна, раз смогла помочь ему хоть немного уцепиться за реальность и выдохнуть. Стала особенной, значимой. Как глупо.
Я решила поделиться своими воспоминаниями и украла у Тени бережно оберегаемые им бумагу и карандаши. Вначале я думала начать писать с конца его дневника, чтобы наши записи однажды встретились, но Тень последнее время тщательно прячет свой блокнот.
Мне тоже хочется оставить свой след.
Меня зовут Анечка, но я не люблю это имя и предпочитаю, чтобы окружающие называли меня так, как им хочется.
Я родилась в коммуне, которая называлась, если верить ржавой табличке, Садовое общество «Ягодка». Но жизнь там была вовсе не сладкой. Наверное, когда я была совсем малышкой, мама заботилась обо мне, но чем старше я становилась, тем сильнее моя родительница впадала в детство, и в какой-то момент мы полностью поменялись ролями. Я стала мамой для своей мамы. Мы жили в двухэтажном разваливающемся домике с текущей крышей, разбитыми окнами и облупленной печью, заслонка которой держалась на честном слове и распахивалась, если её не подпереть железным совком. Ночью я иногда не могла уснуть, поскольку тревожилась, что мама забудет подставить совок, дверца печурки распахнётся, и тогда угли вывалятся на наш гнилой пол. Я очень боялась погибнуть в огне. Не все дома в нашей коммуне были так плохи – некоторые люди умудрялись поддерживать их в порядке, даже вставляли стёкла в окна вместо кусков железа, картона и пластика, как у нас. Я тоже пыталась добавить дому уюта, но делать что-то аккуратно руками у меня не получалось, а вот портить – запросто. Мама научила меня читать и писать, чтобы я вела вместо неё книги учёта. В коммуне ей была отведена роль записывать, кто и сколько взял продуктов со склада. Поле и сады были общими, на них работали все без разбора, урожай был сложен в нескольких ангарах и круглосуточно охранялся самыми рослыми мужиками. Еду выдавали строго по спискам. У меня был ужасный почерк, и мама бесконечно заставляла меня обводить буквы в старых книгах, чтобы набивать руку. Тень бы точно получил библиотекарский удар, увидев, во что я превращала страницы его чернильных любимцев. Много часов я провела, старательно водя по тексту палочкой, чтобы не тратить чернила, а мать заставляла проговаривать написанное вслух. Ох, как же я ненавидела книги! Но этот метод сослужил мне хорошую службу, и меня перестали лупить за неразборчивые каракули.
Но постоянно находилась тысяча других причин надавать мне тумаков. Не знаю почему, но я не нравилась окружающим людям. Вернее, до какого-то возраста я была просто уверена, что меня все любят. Ну как я могу вызывать отвращение? Но в один день ко мне внезапно пришло осознание, что это не так. Дети редко брали меня в игру, взрослые даже не трудились скрывать своё раздражение, а мама вместо заботы предъявляла ко мне кучу требований. Если я болела, то лечила себя сама. Потому что мать в этот момент старательно прикидывалась ещё более умирающей. «У тебя жар, Анечка? А я больна из-за переживаний о тебе! Как ты можешь так спокойно лежать, зная, что я не доживу и до утра?! Ты меня в гроб загонишь!» Далеко не сразу я распознала её подлое притворство. К тому времени я уже научилась со всеми бедами справляться сама, не посвящая в них маму. Так было проще.
Теперь, наверное, стоит рассказать про Льда. Я влюбилась в него с первого взгляда, когда он шёл с братьями мимо нашего колодца и крикнул: «Девочка, дай попить!» Я протянула ведро, но мальчишки дико засмеялись и убежали от меня, как от чумы, а я глупо смотрела им вслед и улыбалась. Второй раз наша встреча произошла на складе, где он попытался уговорить меня записать в тетрадь на полмешка моркови меньше, чем им выдали на самом деле. Конечно, я отказалась, поскольку знала, что за это меня побьёт не только мама, но и старый хрыч-председатель, а возможно, и другие соседи. Лёд долго-долго заговаривал мне зубы, но я не поддалась. И только потом заметила, что, пока мы с ним препирались, его братья сперли два кочана капусты. Вечером меня побила мама и председатель, кроме того, они лишили меня ужина на неделю.