Лестничная клетка тиха, как шахта, в которую спустились горняки, она прокоптилась, ведь это старый дом, и в нём образовался пищевод, из которого люди как деликатесная начинка заглатываются их собственными квартирами, где они потом сами изводятся по более просторным упаковкам, может даже по собственным домам с садиком. Ребёнок взбегает по ступеням вверх, размахивая над головой сумкой со своими купальными принадлежностями, пиная что-то невидимое своими новыми бетонными ботинками, которые свинцово заглотили в себе ступни ребёнка. Дух мёртвого набрасывается на лодыжки, там мощные ботинки зашнурованы слабее, так теперь в моде. В зрачках мальчика ничто не отражается, свет не входит в них и не выходит. Магазины снабжены надписями, но мальчик им больше не верит, хотя знает их лучше, чем хобби своих будто лобзиком вырезанных из экрана телевизора родителей. Мальчик точно промеряет шагами путь на второй этаж. Молодая женщина с плакучими, стекающими вниз волосами стоит за занавеской и следит за ним. Все квартиросъёмщики этой лестницы как по команде поднимают головы от телевизоров, ибо «ждите короткого сигнала с неба, потом говорите», — должно быть, что-то случилось с коллективной антенной, не так часто что-то коллективное так единодушно приветствуется, как это проволочное сооружение вместе с его пылкими светящимися приверженцами, тарелка на крыше, в которую навалено достаточно еды для нас всех, прямо над капающим бельём, из которого мы уже завтра будем выглядывать, глупо хлупая глазами в надежде, что на одежде не осталось пятен после того, как мы, овцы, голову положили на плаху передачи «Погодите про погоду…».
В этом мальчишке, два часа тому назад растерзанном в воде, остался только пластиковый продукт его телесного образа, но в нём ещё прыгают свойства, по которым его можно узнать. Хотя на лестничной клетке довольно темно, от него исходит некое свечение, как от гнилушки. М-да, значит, у него просветление в голове, на тот случай, если ему придётся писать сочинение. Добрые учителя постарались на славу. Внутри семейного гнезда его родители оплакивают перед телевизором судьбу ребёнка, который утонул в бассейне, лицо маленького мёртвого якобы ужасно отделано. Ему, кажется, вырвали сердце. Оно плавало чуть в стороне от послушного ребёнка; неужто теперь придётся охранять бассейны или вообще отказаться от спорта? А игровые площадки, где наши любимые, иногда вредные дети, которые так дороги нам, чтобы жить для нас дальше, бросаются друг в друга песком? Родителям следует лучше смотреть за своими пожитками. Сейчас они открытым огнём испуганно пылают перед телевизором. И могут представлять опасность для соседей. Их сын ведь тоже плавает сегодня со своим классом! И даже в том же бассейне. Мать бросается к телефону, но ребёнок, с которым она годами мучилась, уже жмёт снаружи на звонок. Позор перед органами предотвращён, мать бросается к двери и заключает своего холодного ребёнка в объятия, тогда как голос теледиктора дрожит и он беспомощно оглядывается на свою черноволосую партнёршу, чтобы она ещё немного налегла на свою красоту и стройность (тебе-то можно!). Парная конференция двух сильных независимых духов опять удалась, а у нас больше нет ни монетки, достаточно малой для того, чтобы поквитаться с телевидением той же монетой. Никогда эти говорящие головы не собьются на гадость, всегда полны сочувствия и делают лишь маленькие злые оговорки о явных ужасах, которым хотят оказать свои вечерние попечения. Но перед лицом ритуального убийства в венском бассейне, при котором даётся напрокат вечная жизнь, а та, что была, ломается через колено, снова оживает расцвеченный огнями дух этой высокой пары, чей образ сейчас появляется как живопись по стеклу, — простите, где можно купить образцы? Главное, что свой ребёнок снова дома. Не знает ли он что-нибудь об этом ужасном событии, которое случилось сегодня где-то неподалёку от него? В том же бассейне и в то же время, где этот бедный мальчик должен был находиться — или не находился? Так, теперь этот мальчик в руках своих родителей. Он устремляет взгляд на мать, но что-то в этом взгляде не так, мать не может сказать точно, что именно. Я могу ей помочь: в зрачках нет отражения, которое могло бы послужить к пониманию того, что творится за ними в голове. И родители это всегда знают, когда смотрят на своего ребёнка, этого единственного из многих маленьких ангелов, который, вместе со своим дружком, который тоже копит на мопед, однажды передавит (своими руками смастерённая удавка из двух гвоздей и шнура) одному двенадцатилетнему глотку и при этом наполовину перережет. В нашем случае его опередили, время не играет для нас роли. Маленький труп закатают в старый ковёр. И быстренько-быстренько наверх, в муниципальную квартиру бабушки, которая сейчас как раз сидит в кофейне и бахвалится своим внуком, который есть чистая человеческая душа и случайно в этот момент пролетает над ней, так уж бывает, когда хвастаешься бабушкиной сберкнижкой. Несколько шкафов быстро перерыты малолетними преступниками. Ключ они взяли у своей жертвы, душа вышла вместе с ключом и теперь осматривается, делает несколько шагов, чтобы размять ноги, но без этой души ребёнок не может стоять на ногах. В каждом человеке однажды рождается сила, дело лишь втом, чтоб суметь обратить её против соседа. Ведь немногие знают, для чего у них сила, помимо того, чтобы собрать машину или взломать её или где-то из чего-то пострелять. Югославские бомбардировщики над Грацем? О нет, только не это! Но это лишь перефасованное и снабжённое новым сроком годности мясо (соевый пептон-бульон раздать в 100 частей и в течение 18–24 часов выдерживать при температуре 42 градуса Цельсия, вы будете удивлены, что из этого получится!) нескольких мёртвых, среди нас их гораздо больше!
Родители радостно обступают своего якобы целого и невредимого ребёнка, чтобы тут же снова запрячь для своих целей: врач или адвокат. Как зачервоточивший кусок древесины, маленький неуч идёт в русло своего ложа, которое родители прорыли ему рядом со своим диваном. Мать осведомляется, можно ли и ей вырвать своё сердце и преподнести ребёнку на тарелке, а на гарнир есть спагетти. Он не хочет? Тогда есть ещё яичница-болтунья на выбор, который так ценит вся семья. Мать с отчаянием отмечает, что её стряпня отвергнута. Ребёнок, кажется, не чувствует себя обязанным давать какие-либо объяснения, неужели он был в Макдоналдсе и ел там картошку фри с руки из дарохранительницы, от людей, которые носят весёлые шляпки и которым недолго обнажить себя до самого их атомного ядра в сокровенной глубине души, как это делают родители, ища козырь, которым они могли бы уязвить ребёнка? Неужели сын, на мгновение сорвавшись с поводка семьи и истории, подсел на цепь гамбургеров? Маленький нормированный и формированный европеец, которого будут пичкать проштампованной едой, пока протеины не полезут из его полового отверстия. Маленький св. Франциск. Не заблудился ли ребёнок в ковчеге и не принял ли крещение не в том отсеке во время потопа в бассейне «Дианабад»? Сын только улыбался в ответ на все вопросы, будто произнося «Чи-избургер», и ни за что не хотел разгласить, что произошло, разве что получит игрушечную автогоночную трассу, о которой давно мечтал.
Разом это местечко Христос будто крышкой прикрыл. Движения родителей замедляются, что-то перешёптывается поверх нас, ни о чём не подозревающих, и гигантское волосяное плетение от миллионов мёртвых, иные из которых были и хороши собой, как в сказке о заколдованной уснувшей принцессе, стало опускаться по стенам, вязаная лестница, вслед за которой могли приковылять и прежние владельцы этих стен — смущённо, потому что в них вломились, как с неба свалившись, в сапогах и с хлыстами. А снаружи ничего не заметно, тишь да гладь. Женщину пугает внешний вид её супруга. Будто тьма обрушилась, она вдруг стала видеть лишь смутные его очертания. Снаружи за дверью кто-то радостно скачет, надеясь как-то выделиться. Потом тишина, из которой выпрыгивают хищные ротики, будто хотят поучаствовать в домашней беседе. Но это всего лишь «Золотые горлышки», которые бьют из телевизора своими шлягерами, огоньки, которые хотят в контактной передаче заключить между собой знакомство; сейчас они показывают, какими огневыми они могут быть, когда вынуждены производить на нас впечатление через телевизор. Ведущий освобождает своих кандидатов и кандидаток от всяких переговоров, потому что хочет говорить один. Он даёт им лестные задания — единственно для того, чтобы они могли профилировать себя как члены благородного общественного круга, которые добровольно оставляют других в покое. Семья заинтересованно смотрит, хотя вряд ли ещё что-то видит, эти Трое, в конце концов, уже нашли друг друга, им уже не надо больше в сказочной свадьбе взбивать друг друга в пену, как бы им этого ни хотелось, хотя бы из-за красивого платья, которое потом будет оставлено им в подарок; O.K., игра идёт на жизнь или деньги (другим не приходилось ставить себя перед таким выбором, темнота — вот всё, что их ждало, глупое ты немецкое телевидение, что ты наделало, ты вложило в людей свой залог, как муха откладывает яйца, ну да, в тебе-то хотя бы тепло и светло, а тут уже лопается кожа, поскольку на поверхность поднимаются, подобно ангелам, личинки и личики, ведущий передачи уже совсем окрылён успехом!). Телевидение отмеряет всем нам время, мы попали в его путы, потому-то наши планы такие злые и уродливые, что мы, отяжелев от навеянного нам золотого сна, не видим, что творится у нас под носом.