Я всегда не любил больницы. Моя мать умерла при третьих родах, когда мне было лет 5. Поэтому, когда я подростком попадал в больницу с переломами или чем-нибудь ещё, ко мне почти никто не приходил. К другим мальчишкам приходили матери, а я лежал один, с силой сжав зубы, и обещал себе, что больше ни за что сюда не попаду.
Почему ко мне никто не приходил? Дед, братья... Тогда я считал это нормальным. Мужчине не нужна жалость. И только глупые женщины этого не понимают. А разве прийти рассказать последние новости это жалость? Теперь я считаю это заботой. Когда я начал так считать? Когда лежал с растяжением в доме Марики и вокруг меня, как стайка ласточек, кружили женщины. Я был нужен им. Они ведь могли и не заботится обо мне. Не все ведь заботились, только эти 4. Почему я не отвечал на их письма?... А сейчас кто может ко мне прийти? Нет, они бы, наверное, пришли, если бы знали, Эсти бы вкусненького настряпала. Эмани бы болтала без умолку. Только я далеко в космосе, а они хрупкие создания, которые могут жить только в защищенном и обустроенном доме Марики... Марика бы тоже могла прийти, если бы мы не разошлись. Она бы точно приходила ко мне каждый день, притаскивала бы что-то интересное... И она не нежное создание, а наоборот - прошла бы сквозь огонь и воду, если бы знала, что я не прогоню её...
Всё складывалось глупо и подло. Будучи свободным, будучи в кругу своих, командором, руководителем департамента, я был менее свободен, чем когда жил у Марики, валялся у неё в ногах и считался рабом! Марика никогда бы не заставила меня лгать. Ей бы даже мысль такая в голову не пришла! А здесь, будучи свободным...
Свободен ли я? Был ли я хоть когда-нибудь свободен по-настоящему? Я родился с судьбой стать мастером боевых искусств, вступить в братство Каменная река, уйти с каким-нибудь отрядом капитаном ударной группы, некоторое время приезжать раз в полгода, привозить деньги, детей и женщин, а потом погибнуть. С такой же судьбой родился мой отец. Родился и прошёл её от начала до конца, искренне считая себя свободным. Свободным? В чём свобода, если никто из нас, по сути, не мог выбирать? Я не мог отказаться тренироваться у деда. Да, когда мне было 12, я теоретически имел право выбирать направление обучения. Но в моей семье все шли в рукопашный... Меня и не спрашивал никто... Когда мне было 17, я был взрослый. Но в спортивную академию меня перевели тоже по инерции, не спрашивая. Это ведь была школа деда! Когда мне было 19, меня отобрали в команду миссии Даккара... Когда я вообще хоть что-то выбирал сам? Тот бой в Чаше Судьбы с неолетанками, я согласился на него сам! Марика была первой, кто спросил меня. Она спрашивала меня, когда звала на Селену. Я отказался, и она приняла мой отказ. Меня слушались и спрашивали, когда мы выдвигали её в Великие, я говорил, что хотел... Раб, который имеет больше свободы, чем командор и глава департамента?!
И ведь не только свободы! Там меня уважали. Даже если не брать в расчёт Марику, она просто как кошка на валерьянку на меня смотрела. Нандрель, Мидея - умные бабы. Они слушали меня с уважением. Этот пидор, Луис... будь он неладен со своим "род Арнелет нельзя покинуть"! Тогда он уважал меня. Почему сейчас, когда я живу и служу, как положено даккарцу, на меня смотрят с большим презрением?!
Нога безжалостно разболелась. Медбрат где-то пропал. А больше никому я не был здесь нужен. Хоть бы Архо зашёл проверить меня или что-нибудь подписать хотя бы.
Бред, но если бы не Марика, я так никогда бы и не понял, что не свободен. Заперт в железной клетке правил. Что нелюбим никем. Разве трудно было тогда, когда я, 9-летний, валялся с переломом, прийти кому-нибудь и подбодрить меня. Деду, женщинам... Что я, оказывается, никогда никому, по сути, не был нужен. Если я бы погиб в этой аварии, Раверстон или Архо просто бы отнесли мои мечи в храм Мевы и забыли обо мне. Мы всегда легко забывали погибших. Это было нормальным, "Даккар умеет смотреть смерти в лицо"... Нет, если бы я погиб сейчас, там где-то далеко, плакали бы женщины, не видевшие меня почти год, не получавшие ответов на свои письма, не знавшие обо мне ничего. Марика бы, наверное, впала в депрессию и в запой ушла. У неё есть такая дурацкая черта, от отчаянья начинать пить, пока не придёт кто-нибудь и не встряхнёт, чтобы не маялась дурью. Меня и убить нельзя потому, что об этом позаботилась Марика - та, кто будет обо мне плакать...
Я рассмеялся. Это был истерический смех бессилия. Мне почему-то вспомнились фразы из Марикиной антуражки, той, что я слышал, когда лечили Тоби. "Несвоевременность, ненужность" Если бы не Марика, я бы не понял, что не свободен, не страдал бы, что не любим, что не окружён вниманием и заботой. Но теперь я уже отравлен этим пониманием: "Цветок, распустившийся в пустыне". Изменившийся в чужих тёплых руках. Согревшийся. Только в холодной пустыне Даккара цветы не нужны!