Когда я заикнулся о том, что в доме никого нет, Бен замахал на меня руками:
— Ага! Так вот что ты думаешь! Эти старухи как раз и хотят, чтобы ты так думал. Эх, ты!
— А зачем это им?
— Зачем?.. Да они хотят, чтобы ты залез на забор и стал рвать сливы, и тогда, как только ты начнешь их рвать, старухи выскочат и схватят тебя за шиворот.
Сердце мое сжалось в холодный комочек, когда мы ползли на четвереньках вдоль забора.
— Пригнись!.. — все время шипел Бен. — Пригнись, чтобы они тебя не заметили!..
Наконец мы очутились прямо перед домом. Мне хорошо были видны окна с выбитыми стеклами, голые стропила на крыше и закопченные колпаки на трубах. Солнце светило с нашей стороны, и его лучи играли на острых осколках стекол. Отсюда сливы выглядели большими и сладкими, а вокруг деревьев роями вились осы.
— Все сливы все равно ядовиты, — сказал Бен, — даже если старухи и не поймают тебя за шиворот. А если ты не умрешь тут же от яда, то все равно тебя зажалят насмерть осы.
Во всем доме, начиная от сломанных оконных переплетов и кончая черными колпаками на трубах, не было никаких признаков жизни.
Но вдруг Бен схватил меня за плечи и зашептал хриплым от волнения голосом, указывая куда-то вверх:
— Там они, там. Пока только одна из них. Следит…
— Где? Где?
— Наверху, вон в том окне. Слева!
Ни Бен, ни я не знали, какая рука левая, а какая правая. Но он указывал рукой, в которой держал нож, и я уставился на окно в верхнем этаже с правой стороны: там никого не было.
— Ты не видишь ее? — сказал Бен. — У нее длинные белые косы. Ты даже можешь заметить ее большие уши.
Я оглядел все окна одно за другим сначала на первом, потом на втором этаже, но ничего не увидел, кроме зияющих дыр в стеклах.
— У нее нет ни одного зуба — это раз, — сказал Бен. — А рот совершенно зеленый.
Я не смел сказать Бену, что ничего не вижу. А он опять вцепился в мое плечо.
— И вторая тут!.. — прошептал он. — На первом этаже. Ой, у нее желтые глаза!
Сердце мое похолодело. По спине побежали мурашки.
— Ой ты! У нее большие желтые глаза, — продолжал Бен, — большие желтые глаза… У-у… как сова…
Но все окна внизу были по-прежнему пусты, и единственное, что было желтым из видимого вокруг, — так это тучи роящихся ос.
— Неужели ты не видишь? — сказал Бен.
— Нет, не вижу…
Он обернулся, глянул на меня с насмешкой и сказал:
— Ха!.. Да разве ты так увидишь когда-нибудь! Вытаращил глаза! Ты прищурь их, прищурь. Вот так, видишь?
Бен сощурил свои глаза так, что они стали совсем как щелки.
— Совы видят в темноте, — сказал он. — Они могут увидеть даже то, чего мы не видим. Ты знаешь это, знаешь?
Это я знал, мой отец тоже говорил мне об этом. Тут я прищурил глаза, ну прямо как Бен.
И когда я снова посмотрел на дом, то все в нем было так, как говорил Бен. Я тоже увидел в окнах сидящих, словно совы, двух старух, одну наверху, другую внизу, — двух ядовитых старух: одну с желтыми глазами, а другую с зеленым ртом и с длинными белыми косами, и у обеих были ужасно большие уши.
— Теперь я вижу их, Бен, — сказал я. — Я вижу их теперь!
— Берегись! Они идут сюда! — закричал Бен. — Они бегут за нами!
И мы в ужасе побежали, обгоняя ос, под Акки Дук, мимо болиголова, через золотистую ядовитую воду, мимо скотного двора, по темно-голубым проходам в терновнике.
Горячее дыхание обжигало мне грудь и рот, но спина застыла совершенно, а узлы вокруг моего сердца все крепче и крепче стягивались в смертельном страхе.
Так мы бежали, не останавливаясь, до тех пор пока не оказались на большой открытой площадке, на самом верху тропинки. Тут Бен начал смеяться, я тоже засмеялся.
— Мы видели их! — кричал Бен. — Мы видели обеих! Они были там!
— Мы видели их! — закричал и я. — Мы видели их!
Бен начал кувыркаться на траве, и я тоже попробовал перекувырнуться. Мы все время смеялись, размахивали руками и кричали:
— Я видел ее желтые глаза!
— И белые косы!
— И большие уши!
Вдруг сзади нас, на лугу, там, где рос болиголов, как каркнет ворона. Бен вздрогнул и оглянулся. Я тоже вздрогнул.
— Давай поиграем в лошадки, — сказал Бен. — Алле, галопом всю дорогу до дома!
— Я буду лошадкой, — сказал я.