Но в ауле Кубачи не было ни одной женщины-мастера.
Вот обо всем этом и вспомнила убитая горем Култум, а потом уснула на медвежьей шкуре, постланной на полу мастерской.
Рано утром гонг позвал мастеров на работу в художественный комбинат. Мать по привычке вскочила, но тут же вспомнила, что теперь из их сакли некому выходить на работу.
Из комнаты, где обычно принимали гостей, донесся бой часов. Семь ударов. Пора собираться в школу.
— Такая слабость во всем теле! — сказала Бика.
— А ты полежи, мама, — отозвалась Култум. — Я сама приготовлю чай.
— Не вовремя ушел ты, Бахмуд! — заплакала Бика.
Култум нахмурилась:
— Если бы слезами можно было вернуть отца, я бы тоже плакала вместе с тобой, мама. Как же нам теперь жить?
Бика закивала головой:
— Да, маленькая, да, умница моя! Принеси-ка отцовскую шкатулку.
Култум отправилась в мастерскую отца. Она посмотрела на инструменты — резцы, молоточки, клещи — и вздохнула. Нашла шкатулку, в которой отец хранил сделанные им драгоценности, принесла ее матери. Оказалось, что в шкатулке лежало всего несколько серебряных наперстков, около десятка позолоченных колец со стеклышками «под рубин» и три пары серег с бирюзой.
— Ненадолго нам хватит этого… — в раздумье промолвила Бика, рассматривая содержимое шкатулки.
— А что же делать? — спросила девочка.
— Может быть, продать инструменты отца? — обернулась к ней мать. — Если бы у меня был сын, я, конечно, все оставила бы для него.
Култум испуганно посмотрела на мать. Ей не понравились эти слова. Она робко попросила:
— Не будем, мама, продавать инструменты. Это же память об отце!
С тех пор прошло около двух лет. Учебники для четвертого класса в сумке Култум сменились учебниками для шестого.
В школе урок рисования. Култум у доски. Учитель дал задание нарисовать кубачинский узор. А наверно, всем в Кубачах известно, что у гравировщиков есть три основных рисунка: «мархарай», что значит «заросли», — сложное сплетение цветов и листьев; продолговатый, без цветов букет — «тутта» и «тымпа» — центр всякого украшения, вроде печатки.
Что же выберет Култум? Конечно, «тутта», это проще. Нарисует прямой стебель, а от него завьет кудряшки веточек с маленькими листочками, и все.
Но чем дольше смотрели ребята на доску, тем больше удивлялись: Култум легко и свободно рисовала самый сложный рисунок — «мархарай». И только учитель знал, что она с удивительной точностью воспроизвела прекрасный узор знаменитого кубачинского мастера Уста-Тубчи[20] прославившего в прошлом веке аул на всю Европу.
— Да! — многозначительно сказал учитель. — Садись, Култум. Спасибо.
После занятий к Култум подошел ее сосед Манаф:
— Я принес тебе то, что ты просила.
— Спасибо.
Култум вынула из кармана блокнот и быстро перерисовала в него узор с крышки портсигара, который принес ей Манаф.
— Не пойму, зачем это тебе? — пожал плечами Манаф. — Сколько узоров ты перерисовала!
— Учусь, — улыбнулась Култум.
Култум давно уже интересуют узоры мастеров. Она теперь уже может отличить работу одного мастера от работы другого. А ведь времени на рисование у нее остается не так-то уж много. Мама ее постоянно болеет, и девочке приходится не только учиться, но и прибирать в доме, и готовить, и даже доить корову.
Култум изменилась после смерти отца. И раньше-то не была она болтлива, а теперь совсем редко можно было услышать от нее слово. Но прежде Култум боялась темноты и редко оставалась одна — то сидит возле отца в его мастерской, то помогает матери по хозяйству, а сейчас, сделав все по дому, шла в комнату для гостей. Там и спала. Сначала мать беспокоилась, однажды даже заглянула в замочную скважину, но ничего особенного не увидела: Култум приготовила уроки, а потом легла в постель и потушила свет.
Но вот начались совсем удивительные события. Шкатулка покойного Бахмуда оказалась… волшебной. Если в понедельник Бика брала из шкатулки последние серьги и отдавала их в артель, то через неделю в той же шкатулке появлялись либо новые серьги, либо кольцо. Бика никому не проронила об этом ни полслова, боясь, как бы дэвы не перестали помогать семье. А что тут замешаны добрые духи, Бика не сомневалась.
«Волшебная» шкатулка очень и очень поддерживала мать с дочерью. Весною мать и дочь смогли даже отремонтировать саклю.
Перед майским праздником правление комбината объявило конкурс на лучшую гравировку. Объявили: вещи, за которые будут присуждены премии, удостаиваются большой чести — их выставят в аульском музее. Култум попросила Манафа, отец которого был председателем Художественного совета комбината, узнать об этом конкурсе как можно подробнее.
— А зачем тебе? — удивился мальчик.
— Нужно! — упрямо мотнула головой Култум.
— А если отец меня спросит: зачем?
— Как ты не понимаешь: это нужно для нашей школьной газеты. Так и скажи.
Манаф выполнил просьбу девочки. И в газете появилась заметка о конкурсе.
И снова полетели дни за днями.
Однажды утром Култум вышла из дому раньше обычного и по дороге в школу заглянула в саклю мастера Хабиба, потомка прославленного мастера Уста-Тубчи.
Девочка почтительно приветствовала старого златокузнеца, потом протянула ему серебряный браслет с красивым узором.
— Я нашла это в шкатулке отца, — сказала она. — Можно подать на конкурс?
Уста-Хабиб внимательно осмотрел драгоценную вещь, потом испытующе глянул на Култум и сказал:
— Это работа не Уста-Бахмуда, девочка.
— Разве? — спросила девочка и покраснела. — Может, сделано недостаточно хорошо, грубо? И узор не красив?
Старик мастер покачал головой:
— Рука мастера уверенно держала резец, дочка. А отца твоего я знал хорошо. У него на правой руке не хватало двух пальцев, в войну потерял, и его работу я могу узнать среди тысячи других.
Уста-Хабиб бросил на девочку взгляд поверх очков и заметил, что Култум огорчена и взволнована. Она смущенно перебирала пальцами край воротника на платье.
— Но здесь видна рука отличного мастера, и ты можешь оставить браслет, — сказал Уста-Хабиб.
Девочка зарделась от удовольствия.
— До свиданья! Я побегу, а то опоздаю в школу.
А Уста-Хабиб еще долго сидел, разглядывая браслет, принесенный девочкой, и говорил сам с собой:
— Как ровны и тонки линии! Цветы будто живые, они говорят со мной. Обязательно надо показать мастерам… — И он крикнул жене: — Я не буду завтракать — тороплюсь в комбинат!
Браслет он взял с собой.
Среди отмеченных на конкурсе изделий оказался и серебряный браслет. Его поместили в музее и написали табличку: «Мастер неизвестен».
…Как-то за полночь во дворе у Хабиба собрались аксакалы. Вдруг раздался топот копыт. На разгоряченном коне без седла прискакал из ночного Манаф. Он быстро спрыгнул на землю и, задыхаясь, выпалил:
— На могиле шейха опять горит свет!
— Ради этого ты загнал коня? — сердито сказал отец Манафа, Юсуп.
— Мы думали, вам будет интересно узнать, — стал оправдываться мальчик. — Ребята видели, как туда забежал какой-то страшный зверь.
— Надо бы войти в усыпальницу шейха и посмотреть, что там творится, — нерешительно сказал Уста-Хабиб.
Лица стариков были озабоченны.
— Да, пора положить конец этим слухам о могиле шейха. Я не первый раз слышу, что там будто бы горит свет. Может, пойдем, добрые люди? — спросил Уста-Юсуп.
— Зачем мешать духу святого? — как бы про себя пробормотал старый мастер Уста-Али.
— Пойдемте, — решительно заявил Хабиб и, кряхтя, поднялся с ковра.