— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — кричал он и бросал на пол те самые конфеты, которые получил когда-то от настоящего машиниста.
Старая отцовская форма, знаки различия и еще кое-какие вещи были незаменимы в игре.
…Снег шел день и ночь. Дом оказался окруженным белым пологом, а воздух стал таким прозрачным, что видно было далеко вокруг. Снежная равнина сливалась с небом.
Как-то раз вечерний поезд не прошел в положенное время, и отец сказал Миловану:
— Поезд не может пройти из-за снежных заносов. Не иначе, как где-нибудь застрял.
«Как это поезд не может пройти из-за снежных заносов? — размышлял Милован, сидя возле печи. — Разве может мягкий и легкий снег остановить такой сильный и тяжелый паровоз, который тащит по сто вагонов? Что же паровоз не расшвыряет его, не растопит и не проедет по нему как ни в чем не бывало?»
— А может поезд замерзнуть в снегу? — спросил он отца.
— Еще как! Если помощь не подоспеет — беда.
Обеспокоенный судьбой вечернего поезда, Милован обдумывал, что же с ним могло случиться, и в конце концов устал и заснул у печи. Отец отправился на ночное дежурство.
Ночью подул порывистый ветер. Он со свистом забирался во все щели, голые ветви стонали и больно стегали друг друга. Казалось, ветер наказывает за какие-то провинности и всю округу, и все, что на ней растет.
Долгий и печальный гудок паровоза не разбудил Милована.
Во сне мальчик ясно видел занесенный снегом вечерний поезд. Все вагоны уже заледенели, и только паровоз еще сохранял тепло, но кочегар бросил в топку последнюю лопату угля.
Машинист, тот самый, который подарил Миловану коробку конфет, сидел на подножке и тер лицо снегом.
«Где ты, Милован? Мы можем замерзнуть», — сказал машинист.
Милован повернулся на другой бок. Но во сне казалось ему, что он вскочил на ноги, взял свой старый инструмент, кликнул собаку и выбежал из дому, чтобы помочь попавшим в беду железнодорожникам.
«Я иду! Я помогу!» — шептал он, ежась от холода и наматывая на шею шарф.
Свист паровоза слышался теперь отчетливее и все усиливался по мере того, как Милован приближался к нему.
«Я иду, сейчас приду», — шептал мальчик, с трудом шагая по глубокому снегу.
«Держись, Милован, уже близко!» — услышал он голос машиниста.
«Сейчас», — ответил он машинисту шепотом.
…В это самое время промчался шедший с большим опозданием вечерний поезд, но Милован крепко спал и не слышал его настоящего гудка и не видел настоящего машиниста.
Глигор Поповски
МАТЬ МИЛЕ
Перевела с македонского И. Макаровская.
Рис. Г. Епишина.
н был самым странным, самым тихим и самым таинственным учеником в классе. Трудно было понять, отчего он такой — то ли он чем-то подавлен, то ли просто очень робкий и необщительный. С товарищами он разговаривал лишь в тех редких случаях, когда ему надо было что-нибудь у них попросить. Сидел он на последней парте, в самом углу, и, казалось, был очень доволен тем, что может быть наедине с собой. Ребята на переменах кричали, шумели, носились по классу, бегали по партам, кидались губкой для доски, словом, ходили на головах, а он тихо сидел в своем углу, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.
О чем он думал, что таилось за его равнодушно-печальным взглядом?
Этого никто не знал. Даже учительница. Миле был в классе новеньким. Учительница с беспокойством вглядывалась в его вечно грустное лицо, пытаясь понять, что так гнетет мальчика. Как-то раз она спросила Миле:
— Тебя дома ругают?
— Нет, — ответил он.
— Ты здоров?
— Да.
— Может быть, ты нуждаешься в помощи?
— Нет.
— Может быть, тебе нужен какой-нибудь совет?
— Нет.
И так всегда. О чем бы его ни спросили, Миле отвечал только «да» или «нет». Учительница была в замешательстве — ей никак не удавалось завоевать его доверие. Тогда она решила время от времени наводить о нем справки у ребят — ведь когда-нибудь он подружится со своими одноклассниками и расскажет им что-нибудь о себе.
Но надежды ее не оправдались. Миле по-прежнему чуждался товарищей, был молчалив, ни с кем не дружил.
Он никогда не пропускал школу, внимательно слушал объяснение учительницы, аккуратно вел тетради, но ни разу не поднял руку, чтобы что-нибудь спросить или ответить на вопрос. Все думали сперва, что он просто ничего не знает и вообще ничем на свете не интересуется. Но когда учительница его вызывала, он, ко всеобщему удивлению, всегда отвечал. Правда, несколько односложно и кратко, но всегда правильно. На все другие вопросы, не относящиеся к уроку, он по-прежнему отвечал «да» или «нет». И поскольку чаще слышалось «нет», то ребята прозвали его «Нет».
Поначалу озорники часто дразнили его, стараясь вызвать хоть на какой-нибудь разговор. Но все их старания были напрасны. Миле делал вид, что ничего не видит и не слышит. Наконец ребята оставили его в покое и лишь изредка спрашивали:
— Эй, Нет, ты, случаем, не проглотил язык?
— Эй, Нет, что у тебя во рту?
— Эй, Нет, смотри, говорить разучишься!
Дни шли за днями, а Миле по-прежнему оставался каким-то странным и замкнутым. И лицо у него всегда было очень грустное. Учительница долго ломала голову над тем, как ей проникнуть в душу своего ученика, и наконец придумала.
Однажды она задала ребятам домашнее сочинение на тему «Мой отец». Теперь-то уж наверняка узнает, в каких условиях живет этот странный, непонятный мальчик. На следующий день, проверяя тетради, она прочла в тетради Миле: «Отца нет. Не помню его». И больше ни слова.
— Миле, что случилось с твоим отцом? — участливым тоном спросила учительница.
— Умер.
— Когда?
— Давно, я его не помню…
Ребята решили, что Миле такой тихий и печальный потому, что у него нет отца. Они прониклись к нему сочувствием и перестали дразнить его «Нет».
В другой раз учительница задала им сочинение на тему «Моя мать». На следующий день она не стала собирать тетради.
— Миле, прочти нам, что ты написал, — попросила учительница.
Все повернулись к Миле. Миле встал. Лицо его было бледнее обычного. Несколько раз он облизнул сухие губы и, держа дрожащими руками тетрадь и не поднимая глаз, начал читать:
Моя мать много работает. Мне ее очень жаль. Вечером она возвращается домой усталая. Руки у нее красные и опухшие от стирки. Она стирает чужое белье. Я ее очень люблю, но никогда не говорю ей об этом, потому что она бы начала волноваться и плакать. А мне больно видеть ее слезы. Она меня очень любит, всегда мне что-нибудь покупает, а о себе не думает… Она всегда печальна, и я боюсь, как бы она не заболела….
Миле остановился и опустил глаза, на которых блестели слезы.
— Читай дальше, Миле, — попросила учительница.
В классе была мертвая тишина. Слышно было, как муха пролетит. Все взгляды и мысли были обращены к Миле и его матери.
— «Моя мать, моя мать…» — снова начал Миле, но тут же остановился. Он не мог читать дальше — голос его дрогнул, а глаза наполнились слезами. Он выронил тетрадь и закрыл лицо руками. В классе слышались только его всхлипывания.
— Садись, Миле, — ласково сказала учительница.
Миле сел за парту. Глаза смотревших на него ребят застилали слезы. Эта незнакомая женщина казалась им сейчас такой близкой и родной. И они беспокоились за нее, как за родную мать. Ребята знали: те несколько строчек, которые Миле написал о своей матери, гораздо значительнее всего того, что написали они все, вместе взятые.