— Нет! — отвечает Яромир, одновременно Тимо и чудовищу.
— Да пойми ты: он видел меня, тебя, чинил твою игрушку… Он знает про корабль. Таких свидетелей лучше не оставлять.
Снова вкрадчивый шёпот: «Кто он тебе? Ты даже имени его не знаешь»
— Нет! — это вслух. И мысленно: «Уймись, тварь!»
— Слушай, крутой парень, если тебе на твою шкуру плевать, то моя мне дорога, и я не собираюсь…
Тёмное молчит. Теперь — остался только Тимо. А с ним-то Яромир справится, легко.
— Тронешь его — сам тут ляжешь!
И Тимо, недовольно ворча, отзывает своего человека.
«Я видел его в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни. Я даже не знаю его имени, ничего о нем не знаю… Кроме того, что он лечил отца Малыша, и Малыш его уважает. А теперь и я уважаю, потому что он заботился о златоглазом. Я не могу войти в новую жизнь через его кровь».
В космопорте Тимо, как и договаривались, перевел деньги и вручил Яромиру банковскую карту. На имя Яромира Корда…
Идея изменить имя — «на всякий случай» — принадлежала, разумеется, Тимо. И Малыш его в этом поддержал. Вот Яромир и изменил. То есть, имя-то оставил своё, а фамилию взял Змея. Малыш посмотрел пристально, но ни о чем не спросил.
А потом медик с корабля запросил имя пациента для карты медбокса. Можно было назвать любое. Но Яромир назвал: Дани Айри. Имя — настоящее, а фамилия — Дикаря. И Малыш снова задержал взгляд на Яромире, но снова промолчал.
Началась посадка в шлюпку, и Яромир придирчиво следил за тем, как заносили и устраивали внутри златоглазого.
Малыш подошел тихо, как обычно. Встал рядом.
— Почему Змей и Дикарь?
— Даже не знаю, — Яромир не отрывал взгляда от носилок. — Просто первое, что в голову пришло.
— Да, — задумчиво проговорил Малыш. — Я помню. Ещё в учебном центре, когда хотели сказать о тех, кто вместе по-настоящему… о любви, о верности… Не нужно было долго слова подбирать. Достаточно было сказать: «как Змей и Дикарь», и все понятно становилось.
— А… Да, я тоже помню, — рассеянно подтвердил Яромир. Он думал о другом сейчас. Хорошо ли закрепили носилки? Как бы не растрясло златоглазого, когда шлюпка взлетит… Поднялся, сам все проверил…
… Раздался звуковой сигнал, а затем Яромир ощутил легкую вибрацию — заработали двигатели. «Вот и всё. А мне даже не жаль… Интересно, что Малыш думает на этот счет?»
— Малыш! Чего ты там копаешься? Залезай, взлетаем сейчас!
Яромир выглянул из шлюпки. Малыш стоял внизу и даже не думал подниматься. Ну же! Чего он ждет? Это прощание с родиной явно затянулось.
— Малыш!
Малыш улыбнулся ему. Как-то странно, незнакомо.
— Пора прощаться, Яромир.
— Малыш?.. — Яромир вдруг вспомнил, что толком и не говорил с Эйдо об отъезде, о новой жизни, не расспрашивал, хочет ли тот всё начинать с нуля… Он привык, что Малыш всегда рядом… верный, надежный, понимающий, как никто другой… такой особенный и такой… без которого невозможно. — Малыш…
— Я остаюсь, — говорит его единственный друг. — Решил дать старушке Элпис ещё один шанс.
— Но… — Яромир не может вот так просто от него отказаться, нужно убедить, что-то придумать, ещё не поздно. — Но у тебя могут быть неприятности.
— Не-а, — Малыш энергично мотает головой. — Я выкручусь, я же умница, так?
— Малыш, — не сдавался Яромир, — Ты мне нужен… Мне… Мне… Как же я справлюсь…
Он посмотрел назад, вглубь салона, на носилки… Малыш проследил за его взглядом.
— Нет, Яромир, тут я тебе не помощник, это твоя ноша — сам её и неси.
Именно эти слова заставили Яромира осознать, что — да, Малыш прощается с ним. Возможно, навсегда… Скорее всего, навсегда.
Раздался ещё один сигнал, более резкий и настойчивый, пол под ногами Яромира заходил ходуном.
— Малыш… Ты… Я… — так мало времени. Так невозможно трудно подобрать слова — нужные, важные. — Ты для меня… Ты самый…
— И ты для меня… — крик Малыша тонет в нарастающем шуме двигателей. — Только не возвращайся! Слышишь, никогда не возвращайся! Потому что…
Губы Малыша шевелятся, он говорит, говорит ещё что-то… Но дверь захлопывается, и шлюпка взлетает. А Яромир всё стоит, прислонившись к закрытой двери. Ему кажется: он знает, что сказал Малыш, он слышит его слова сквозь расстояние, которое становится все больше. И он понимает, что эти слова всегда были с ним, хранили его от всего, от чего только были в силах сохранить… Незаметно согревали в холод, давали тень посреди палящего зноя… Придавали сил, когда боль казалась невыносимой, а тоска — безысходной…
«Эйдо Мар… Малыш… Прости».