— Оставь Восточный архипелаг мне, — предложил он.
Я изумленно на него воззрился.
— Полагаю, господа, жаждущие независимости островов, обрадуются мне ничуть не меньше, — посмеиваясь, сказал Онго. — Труды верховного мага не пропадут даром. Извини за прямоту, но я лучше твоего разберусь в работе штабов и администраций, да и по части внушить здоровый ужас…
С этим не поспоришь: здоровый ужас у генерала Эрдрейари получается куда внушительней. Я улыбнулся.
— Не вижу, почему бы мне не согласиться, — сказал я. — Но как ты объяснишь мое отсутствие?
— Разве в Данакесте мало дел?
— Немало.
— К тому же, — Онго подался вперед, и выражение его маски снова необъяснимым образом изменилось: теперь передо мною сидел не генерал, а поэт, — госпожа Эррет в пути. Встречай Эррет, Мори, — Онго улыбался под маской. — Если позволишь мне советовать — это сейчас самое важное из государственных дел.
— Спасибо, — сказал я, сощуриваясь. — Приятно, когда тебе доверяют важные государственные дела.
— По-твоему, княгиня Улентари не государственное лицо?
Эррет государственное лицо вовсе не потому, что несколько недель назад сочеталась браком с князем Сандо, молодым владетелем Уленакесты. Онго иронизировал. Я промолчал, ожидая продолжения.
— Мне кажется, ей есть что тебе сообщить, — сказал Онго. — Мори, работать ты будешь всю жизнь, и полагаю, некоторое время после, а молодость бывает один раз. Поверь поднятому старику.
Я выгнул бровь. Приятно, когда эта гримаса не заставляет собеседника бледнеть и отшатываться… Онго снова пощелкал пальцами.
— Я располагаю твоим согласием?
Я помедлил.
Занятное чувство: будь на месте Онго кто-то другой, мне следовало бы разгневаться и поставить наглеца на место. Эрдрейари все решил за меня. Он ограждал меня от опасностей, словно ребенка. Впрочем, для него я и есть ребенок, глупо не признавать этого, тем паче — стыдиться… Для легендарного полководца ребенком был даже мой отец. У Онго несравнимо больше опыта; его и призвали для того, чтобы он принимал решения.
— Да, — сказал я и добавил с официальным видом. — Генерал, поручаю вам ознакомиться с положением дел на востоке. Документы?
Из складок плаща Эрдрейари вынырнула уже оформленная бумага. Я не удержался от понимающей усмешки: Онго предвидел, что я соглашусь. Впрочем, я это и сам предвидел, а посему оскорбляться было совершенно не на что.
Эрдрейари свернул подписанные бумаги в свиток; любопытно, как давно люди перестали это делать… Все же от иных привычек генерала до сих пор веет седой стариной. Думаю, он нарочно не избавляется от них: старомодность добавляет ему обаяния, а Онго отменный знаток светской жизни.
Я прошел к окну и выглянул наружу, ища глазами часовых.
Если на полигон, где верховный маг дописывает разрыв пространства, отправится вместо меня Эрдрейари, сегодняшний день наполовину свободен. Разберусь с ходатайствами, отвечу на письма… Но мне не хотелось приниматься за это немедля: нечаянно избавившись от одного груза, можно немного отдышаться, прежде чем искать новый. Необходимость отправляться на острова тяготила меня; в Сердцевинной Уарре многие увлекаются изучением культуры наших восточных колоний, публичные лекции в Институте Востоковедения всякий раз становятся событием — а я к тайнам архипелага равнодушен. Матушке нравилось рассуждать о том, что я, родись я в другой семье, мог бы стать историком. Она была права, но занимался бы я тогда Уаррским Севером, культурой прекрасной, мрачной и мужественной, а не изнеженным утонченно-коварным Востоком.
Улентари — тоже восток, пусть куда ближе, чем Тиккайнай и Хетендерана. Но дух востока там уже силен. Полагаю, Эррет так быстро покинула Улен не только потому, что всегда управляется с делами споро. «Встретить Эррет? — подумал я. — Хорошая мысль. Если я пойду пешком, то попаду на авиаполе как раз к ее прибытию. Как давно я последний раз просто гулял по улицам…»
Исчерканная страница блокнота, брошенного на подоконник, поманила неожиданно разборчивыми буквами. Перо лежало поперек строк. Под блокнотом был дайджест утренней прессы, угловатые газетные заголовки виделись мне простыми узорами на дешевой бумаге: я разучился читать газеты с тех пор, как это стало обязанностью. Но каллиграфический почерк Эрдрейари приказывал разобрать написанное, и, почти стыдясь своей неучтивости, я пробежал глазами по строкам.