Пусть шестое сословие само по себе враг, оно — страшное оружие против внешних врагов, да и против прочих внутренних тоже. Им только надо уметь пользоваться. Я знал, что должен этому научиться.
Но если Кайсен осмелился некогда унизить моего отца…
Я улыбнулся господину Кайсену — благосклонно, немного смущенно, едва не почтительно.
— Ритуал следовало провести раньше, — сказал Великая Тень. — Но я счел, что нужно дождаться возвращения Эррет.
Та кивнула. Она смотрела на меня, и в глазах ее прыгали веселые искры. Кажется, происходящее ей нравилось.
— Садитесь, дамы и господа, — предложила Эррет.
На хрустящей салфетке поблескивало серебряное копьецо. В белой чашке дымился горячий соус, в черной ждал холодный, склянка с тенсактой нежно голубела, бросая блики. Жуки томились и взывали.
— Я знаю, что между вами и моим отцом были определенные разногласия, господин Кайсен, — сказал я.
— Да, — печально согласился старец. — Потому я и предпочел уйти на покой. Господин Данари утвердил на посту Великой Тени другого. Мне искренне жаль, что его доверие было обмануто, — господин Кайсен вздохнул. — Но я ручаюсь, что подобное больше не повторится. Мы не допустим.
— Да, — сказал я. — Показательные выступления ваших подручных очень впечатляют. Как и учения полицейских отделов специального назначения, и армейские смотры. А еще есть Комитет Высшей магии, они просто чудеса творят. Да и дворяне присягают защищать ценой жизни… Иной раз мне хочется знать, сколько же организаций занимаются моей безопасностью и способна ли хоть одна из них на самом деле меня защитить.
Повисло молчание.
Старцу трудно было смотреть прямо, тяжелые веки опускались сами собой, и Великая Тень откидывал голову назад. Улыбка стекла с его лица.
— Я слушаю вас, господин Данари.
Игры кончились.
— Где были все эти замечательные люди, когда погибли мои родители? — спросил я, обводя взглядом новых Теней сторон света. — Несравненные специалисты, несомненно. Вам разрешили удалиться на покой, господин Кайсен, я помню. Где были они?
— Учили юнцов, — ответила Эррет вместо него. — Лучшие мастера должны заниматься обучением молодежи, такова была позиция тогдашней Великой Тени. Здравая позиция, не придраться, но у нее имелась и оборотная сторона.
— Расследование закончено? — спросил я.
— Да, — теперь Великая Тень говорил сухо и четко: отчитывался. — Аналогий системе не было. Применялись новые технологии, в частности, взрывчатое вещество, не имеющее отношения к магии.
— Это возможно?
— К сожалению, да. Теперь нам придется это учитывать. Взрывчатый порошок находился в организме четырехлетней девочки, подносившей господину Данараи цветы. Скорее всего, его смешали со сладостями, которыми накормили ребенка, хотя остается и вариант введения под кожу. Для того, чтобы организм не отторгал вещество, использовались схемы Первой магии. Они не запрещены и не отслеживались агентами охраны, как полицейскими, так и тенями.
Я молчал.
Мрачный замысел только сейчас открывался во всем цинизме. Первая магия примитивна и оттого безопасна, с ее помощью можно разве что отравить, и то без большого успеха. Весенние торжества — веселый праздник для детей и взрослых. Сам верховный маг обеспечивает хорошую погоду над столицей. По улицам ходят ряженые, на площадях и в скверах выступают музыканты и актеры, башни украшены лентами и флагами. Частным колесным паровикам запрещен въезд в центр города, всем, кроме одного — с гербом дома Данари. Когда паровик медленно, как улитка, ползет по главным улицам, приветственный крик бывает порой невыносим, но даже мой суровый батюшка никогда оттого не сердился. Самому бдительному стражу не пришло бы в голову отгонять от машины малыша с пуком цветов. Приречный бульвар, праздничные толпы…
Двести человек погибло, частью на месте, частью — из-за давки, когда перепуганные ринулись вниз по улице. Многие до сих пор не покинули госпиталей. Многие искалечены.
Сандо Улентари жив и не в тюрьме…
Бомбистов повесили, но кому и много ли было пользы оттого, что кто-то заплясал в петле? Большую часть погибших от взрыва оказалось невозможно поднять: они не смогли даже попрощаться с родными… Официально доказать причастность князя к преступлению было крайне трудно, почти невозможно, но хуже то, что этого делать и не следовало. Слишком много политических соображений.