– Мы ехали сюда на паровике, Неле, – уже совершенно спокойно и почти ласково произнес он, – ты же видывала паровики? Атомник – почти то же самое. Только применяется здесь не Третья магия, а Четвертая, которая гораздо мощнее. Поэтому атомник летает по воздуху, а не ездит по рельсам. Через две недели в Ройсте будет парад по случаю шестидесятилетия его величества. Авиаторы устроят показательные выступления. А сейчас они упражняются.
– Ум-гму, – не раскрывая рта, Юцинеле уведомила о понимании.
Лонси поднял голову. В дальней синеве таяла тень благородной эскадрильи – или он просто воображал, что видит ее?
Ее.
Принцессу Лиринию Аллендорскую.
Госпожу Выси.
Раннее детство слилось в памяти Лонсирема Кеви в единственный день – длинный день у порога тоскливого вечера. На неделе родители обещали Лонси сводить его в парк, и выходного он ждал как праздника. Испросив отпуск, уехала домой, в деревню, его бонна; с начала лета приятелей, близнецов из дома напротив, родные сослали в усадьбу к тетке. С утра до вечера в одиночестве Лонси слонялся туда-сюда по коридорам, наполненным жутковатым мерцанием позолоченных книжных корешков.
Мать и отец работали в большой зале.
...Пройдет несколько лет, и выросший Лонсирем будет думать совсем иначе. Мрачные библиотечные комнаты станут сокровищницей, обладателю которой нет нужды в глупых друзьях, надоедливую старуху бонну сменят молодые веселые репетиторы (всестороннее творческое развитие, подготовка в лицей с уклоном в профессию, викторины, художественная импровизация, основы практической магии), а равнодушие родителей ко всему, кроме работы, начнет казаться большой удачей. Но так стало не сразу, и полустершееся воспоминание пробуждало в Лонси давние детские чувства: горесть, отчаянную обиду, уверенность, что ничего не изменится.
Зала предназначалась для званых обедов и танцев, но сколько Лонси помнил себя, в ней ни разу не обедали и не танцевали. Утро выходного мать и отец еще могли провести в безделье, но потом их словно магнитом, чьей-то неумолимой волей начинало тянуть в большую залу, к двум кульманам, поставленным друг против друга. Сначала они просто проходили мимо, потом заглядывали в незаконченные чертежи – и вот уже сидят, разделенные парой досок, парой листов ватмана, и во взглядах четы Кеви такая тихая безмятежная нежность, что в пору решить – они смотрят сквозь доски. Мать кажется строже, лицо у нее сухое, быстры ее длиннопалые, суставчатые подвижные кисти. Отец выглядит мягким и кротким, у него мягкая каштановая борода, движения тоже плавные и мягкие. Если подойти и сказать что-нибудь, подергать за брючину, он не услышит и не почувствует; если очень терпеливо настаивать, вытащит из кармана горсть монет и сунет в руку, не считая. Если пристать к матери, та погладит по голове и что-нибудь ласково скажет...
Оба они крупные маги, ведущие специалисты в своих отраслях. На их досках – схемы сложных заклятий, которые составляются несколько суток кряду. Авилер Кеви делает движущие элементы для частных паровиков. Он известен по всему королевству, его работа высоко ценится. Тевилия Кеви, урожденная Антор, – маг-хирург. Через день или два схема, медленно, как цветок, растущая из-под ее рейсшины, исцелит кому-то врожденный порок сердца или вырастит новый кишечник.
Схемы эти часто снились мальчику – его сны были черно-белыми, сделанными из шершавой плотной бумаги и тончайших, изысканно бледных линий карандаша.
Лонси учился хорошо, даже отлично; гордиться им родители могли не так часто, как хотели, но в школьные времена стыдиться за сына им не приходилось ни разу. До сих пор жив в памяти сладкий ужас, тоже связанный с большой залой и родительскими чертежными досками, но уже времен поступления в университет. Трудно было предположить, что те месяцы запомнятся как лучшие в жизни... Сходя с ума от волнения, Лонси готовил экзаменационную работу. По глупости и из тщеславия он выбрал самый сложный проект из предложенных абитуриентам и к концу недельной подготовки понял, что реализация его займет не меньше двадцати часов. Достойно представить комиссии схему после двадцатичасового непрерывного труда он не сможет, а значит...
Страх провалиться на экзамене был сильнее любого другого страха. Вечером Лонсирем подошел к матери и попросил разрешения поработать за ее доской.
Два дня по десять часов работы: прекраснейшая из прожитых радостей. Трепетная гордость в глазах матери, добрая печаль отца, обиженного тем, что сын потянулся не к его месту. Они ходили по дому тихо как мышки и старались – мастера из мастеров – даже скользом не заглядывать в схему, которую творил сын: ученый и равный.
Лонси поступил с лучшим результатом на курсе. Позже он понял, что родители, не умевшие любить ребенка, очень долго и терпеливо ждали, когда же можно станет уважать взрослого, а дождавшись, сделались счастливы.
Но магия недобра.
Сила мага не возрастает вместе с его искусством.
Лонси был лучшим до третьего года, когда закончилось большинство теоретических предметов и главенствующее положение заняла практика. Еще долго он втихомолку считал себя лучшим и первым, таковым уже не являясь: слишком страшно было признать настоящее положение вещей. Но без конца так продолжаться не могло; перелом случился в конце третьего года, когда сдавался последний теоретический предмет, самый сложный – теория трансуровневого взаимодействия.
Вплоть до низших уровней Пятой все магии изучены от и до, создать принципиально новые схемы внутри одной магии практически невозможно. Большинству никогда и не потребуются заклинания сверх тех, что есть в справочниках, но высшее образование обязывает. Каждый маг должен знать и уметь – даже если не может.
Новые схемы создаются на стыке двух и более магий. Лонси был в выгодном положении: медицинская магия располагается в сплетении Второй и Третьей, и хотя мать никогда не стала бы ему помогать, Лонси вполне мог рассчитывать на ее консультации.
...Он стоял в коридоре, прислонившись к стене, и в сотый раз перечитывал конспект, ничего вокруг не видя и не слыша. Лонси умел сосредотачиваться, к тому же душа его была спокойна: по теортрансу он уверенно намеревался получить высший балл.
В конце коридора показался Оджер Мерау.
Оджер был омерзительно жирный и какой-то грязный. Лонси, сын медика, полагал, что у Мерау проблемы с обменом веществ: тот вел весьма активный образ жизни, обладал большой физической силой, но все равно выглядел дряблым. К тому же Оджер все время сильно потел. Ему определенно стоило бы обратиться к врачу.
Впрочем, Мерау ничто не волновало. День был летний, жаркий, и по коридору университета, демонстрируя глубочайшее презрение к древним стенам, Оджер шагал, распахнув мантию на груди. Рубашки под ней не было, круглый мягкий живот гнусно подрагивал над ремнем.
Мерау пропустил две трети семестра. Поговаривали, что в конце зимы он нанялся боевым магом в караван и пересек с купцами горы, направляясь в Уарру: там Мерау изучал заклинания, запрещенные в Аллендоре. Слухи Лонси волновали мало; он только знал, что к экзамену Мерау не готов. Оджер был необыкновенно наглым и мерзким типом, и провала его Лонси ждал с удовольствием.
Он усмехнулся, снова углубляясь в записи, и не заметил, что Оджер остановился перед ним.
– Чего, – тяжело отдуваясь, осведомился грубиян, – теортранс зубрим?
Лонси поднял полупрезрительный взгляд и мягко, сквозь зубы произнес:
– Что-то вроде.
От Мерау воняло.
– Кто принимает? Каллертау?
– Деливи.
– А, дедок? – пренебрежительно осклабился Оджер и внезапно хозяйским жестом взялся за край тетради. – Дай-ка сюда.
– Что?..
– Верну! – глумливо пообещал Мерау и выдернул конспект из рук Лонси. Оценив выражение лица жертвы, Оджер басисто расхохотался, тряся животом – прыгал глубокий пуп – небольно ткнул Лонси пальцем в лоб и зашагал к дверям аудитории. Открыв рот, Кеви провожал его беспомощным взглядом. Мерау был на голову выше и весил вдвое больше. Кроме того, он, если слухи не врали, владел боевой магией...