Ферроса Вейна подхватили на руки и понесли. А за ним и всех остальных, кто выходил из корабля. Земляне были потрясены и растроганы. Треть экипажа, как и договорились, оставалась на корабле. Но на следующий же день Феррос Вейн отдал приказ переходить всем в прекрасные помещения, выделенные «для братьев, для друзей». Приказ, явившийся фатальной ошибкой.
Ни в коем случае нельзя было оставлять корабль без присмотра. Тщательное медицинское обследование прибывших еще больше усыпило бдительность.
— Дорогие друзья, в каждом дюлийском помещении имеется блок системы медицинского наблюдения.
Осуществляется постоянный контроль за эманационным спектром каждого жителя, анализ биотоков, газовая идентификация… За последние годы — мы сделали все для обеспечения здоровья каждого дюлийца, и особенно землянина.
Из дневника Сандро Новака
«Только Николиан Джерри и его сообщники знают правду о Дюлии, о комбинате «Виктория». Все наши переселенцы, «осчастливленные» реминисом, ничего не знают и знать не хотят.
Система Николиана действует безотказно.
Вчера исчезли Антон и Василий, исчезли одновременно с теми, кому они рассказали об истинном назначении комбината «Виктория». Ужасно…»
Почти каждую ночь врывались в переутомленный мозг видения, и по одному, и по нескольку сразу. Мучили, обессиливали. Все похожие друг на друга и в то же время чем-то отличающиеся. Отец. Мать. Пойма Днепра под Киевом. Аленка в розовом, с зеленым орнаментом, платьице.
— Я скоро вернусь, — говорил он ей каждый раз.
Но Аленка не улыбалась обычной для себя беззаботной детской улыбкой, смотрела бесстрастно, точно каменная (а позади нее, как в кино на втором плане, проплывали далекие дубы на другом берегу поймы, голубые воды, облака на синем небе); ее взгляд волновал, тревожил каждую клетку уставшего тела, и Сандро стонал… Мори-Дю часто будил Новака, беспомощного и беззащитного перед ночными видениями:
— Сандро-Дю… Проснись… Тебе плохо?..
— А-а-а… Ты жди, я скоро вернусь…
— Ты плачешь, Сандро-Дю… Почему?
— Это ты, Мори, — разочарованно говорил Новак.
И Мори начинал его успокаивать, утешать. Заученными фразами, как его учили утешать землянина.
— Ты плачешь, Сандро-Дю… Почему?
— Мори, оставь меня. Все хорошо. Оставь… Не нужно.
А память исстрадавшегося тела хранила воспоминания.
Сандро вновь засыпал, и вновь приходили видения.
Появлялся отец. И, как прежде, на Земле, опускал ему руку на плечо.
— Папа?
— Что, сынок? О чем ты думаешь?
— О жизни.
— Что же ты о ней думаешь?
Чувствуя сильную руку отца, Сандро умиленно улыбался во сне.
— Жизнь так сложна и прекрасна.
— Она простая, сынок.
— Простая?
— Да. Очень простая, если жить честно.
— Но как же, папа…
— Поверь мне, сынок. Ты еще очень молод. Ты еще совсем ребенок…
— Мне двадцать шесть уже.
— А мне лишь шестьдесят один, сынок.
— Меня изнуряет ожидание.
— А что ты ждешь, сын мой?
— Любви…
— Так… — таинственно говорил отец, а Сандро с восторгом всматривался в отцовские черты лица. — Мы живем, пока любим эту жизнь…
— Но человек не может так долго ждать, папа.
— Не хочет…
— Ожидание изнуряет…
— Закаляет, сын. Поверь.
Разинутая пасть льва, слюнявая и омерзительная, нависала над Новаком и улыбалась ему своей жуткой улыбкой.
— Я люблю тебя, — говорил лев. — А ты меня любишь?
— Мори-Дю… Все хорошо. Оставь меня…
— Давай примем по таблетке реминиса, — говорила ему мать, и ее каштановые волосы поблескивали в лунном свете сказочными искрами. — Только по одной таблеточке, и все сразу станет красивым и осмысленным, будто в кино. Начнут проплывать картинки за окном, а мы будем сидеть, как в зале, и смотреть, но нам покажется, что это не кино, а сама жизнь, и мы ее активные участники, герои происходящего за окном. Умные люди изготовили реминис. Все прекрасное, приятное всплывает в нашей памяти, а все плохое вообще не появляется…
— Мама… Ты же ничего не знаешь…
А мать плакала беззвучно.
— Мама… Я скоро возвращусь…
— Сыночек, ты всегда был очень разумным ребенком…
— Мама…
— Прилетай поскорей… Мы так давно тебя не видели…