Выбрать главу

Ферроса Вейна подхватили на руки и понесли. А за ним и всех остальных, кто выходил из корабля. Земляне были потрясены и растроганы. Треть экипажа, как и договорились, оставалась на корабле. Но на следующий же день Феррос Вейн отдал приказ переходить всем в прекрасные помещения, выделенные «для братьев, для друзей». Приказ, явившийся фатальной ошибкой.

Ни в коем случае нельзя было оставлять корабль без присмотра. Тщательное медицинское обследование прибывших еще больше усыпило бдительность.

— Дорогие друзья, в каждом дюлийском помещении имеется блок системы медицинского наблюдения.

Осуществляется постоянный контроль за эманационным спектром каждого жителя, анализ биотоков, газовая идентификация… За последние годы — мы сделали все для обеспечения здоровья каждого дюлийца, и особенно землянина.

Из дневника Сандро Новака

«Только Николиан Джерри и его сообщники знают правду о Дюлии, о комбинате «Виктория». Все наши переселенцы, «осчастливленные» реминисом, ничего не знают и знать не хотят.

Система Николиана действует безотказно.

Вчера исчезли Антон и Василий, исчезли одновременно с теми, кому они рассказали об истинном назначении комбината «Виктория». Ужасно…»

Почти каждую ночь врывались в переутомленный мозг видения, и по одному, и по нескольку сразу. Мучили, обессиливали. Все похожие друг на друга и в то же время чем-то отличающиеся. Отец. Мать. Пойма Днепра под Киевом. Аленка в розовом, с зеленым орнаментом, платьице.

— Я скоро вернусь, — говорил он ей каждый раз.

Но Аленка не улыбалась обычной для себя беззаботной детской улыбкой, смотрела бесстрастно, точно каменная (а позади нее, как в кино на втором плане, проплывали далекие дубы на другом берегу поймы, голубые воды, облака на синем небе); ее взгляд волновал, тревожил каждую клетку уставшего тела, и Сандро стонал… Мори-Дю часто будил Новака, беспомощного и беззащитного перед ночными видениями:

— Сандро-Дю… Проснись… Тебе плохо?..

— А-а-а… Ты жди, я скоро вернусь…

— Ты плачешь, Сандро-Дю… Почему?

— Это ты, Мори, — разочарованно говорил Новак.

И Мори начинал его успокаивать, утешать. Заученными фразами, как его учили утешать землянина.

— Ты плачешь, Сандро-Дю… Почему?

— Мори, оставь меня. Все хорошо. Оставь… Не нужно.

А память исстрадавшегося тела хранила воспоминания.

Сандро вновь засыпал, и вновь приходили видения.

Появлялся отец. И, как прежде, на Земле, опускал ему руку на плечо.

— Папа?

— Что, сынок? О чем ты думаешь?

— О жизни.

— Что же ты о ней думаешь?

Чувствуя сильную руку отца, Сандро умиленно улыбался во сне.

— Жизнь так сложна и прекрасна.

— Она простая, сынок.

— Простая?

— Да. Очень простая, если жить честно.

— Но как же, папа…

— Поверь мне, сынок. Ты еще очень молод. Ты еще совсем ребенок…

— Мне двадцать шесть уже.

— А мне лишь шестьдесят один, сынок.

— Меня изнуряет ожидание.

— А что ты ждешь, сын мой?

— Любви…

— Так… — таинственно говорил отец, а Сандро с восторгом всматривался в отцовские черты лица. — Мы живем, пока любим эту жизнь…

— Но человек не может так долго ждать, папа.

— Не хочет…

— Ожидание изнуряет…

— Закаляет, сын. Поверь.

Разинутая пасть льва, слюнявая и омерзительная, нависала над Новаком и улыбалась ему своей жуткой улыбкой.

— Я люблю тебя, — говорил лев. — А ты меня любишь?

— Мори-Дю… Все хорошо. Оставь меня…

— Давай примем по таблетке реминиса, — говорила ему мать, и ее каштановые волосы поблескивали в лунном свете сказочными искрами. — Только по одной таблеточке, и все сразу станет красивым и осмысленным, будто в кино. Начнут проплывать картинки за окном, а мы будем сидеть, как в зале, и смотреть, но нам покажется, что это не кино, а сама жизнь, и мы ее активные участники, герои происходящего за окном. Умные люди изготовили реминис. Все прекрасное, приятное всплывает в нашей памяти, а все плохое вообще не появляется…

— Мама… Ты же ничего не знаешь…

А мать плакала беззвучно.

— Мама… Я скоро возвращусь…

— Сыночек, ты всегда был очень разумным ребенком…

— Мама…

— Прилетай поскорей… Мы так давно тебя не видели…