Заметив у бака с горячей водой администратора больницы, господина Попеску, она обрушила свое негодование на него.
– Сегодня мы потеряли еще одного ребенка. Еще одного ребенка не стало. Девочка умерла совершенно бессмысленно, мистер Попеску.
Круглолицый администратор взглянул на нее, моргнул и помешал ложечкой свой чай. Кейт была уверена, что он ее понимает.
– Не хотите ли узнать, из-за чего? – спросила она. Двое педиатров начали пробираться к выходу, но Кейт встала в дверном проеме, подняв руку жестом регулировщика.
– Все должны это услышать, – тихо сказала она, не отрывая взгляда от Попеску. – Неужели никто не хочет знать, почему мы потеряли сегодня еще одного ребенка?
Администратор облизнул губы.
– Доктор Нойман…, вы…, наверное…, очень устали, да? Кейт не сводила с него глаз.
– Мы потеряли маленькую девочку в девятой палате. – Голос у нее был таким же безжизненным, как и взгляд. – Она умерла от эмболии, потому что кто-то небрежно делал внутривенное вливание…, чертовски простое, рутинное вливание…, и толстая сестра, от которой несет чесноком, вогнала пузырек воздуха прямо в сердце ребенку.
– Imi pare foarte rau, – пробормотал господин Попеску, – nu am inteles.
– Черта с два не понимаете, – бросила Кейт, почувствовав, что ее гнев превращается во что-то острое, хорошо заточенное. – Отлично все понимаете.
Она повернулась и окинула взглядом дюжину медиков, уставившихся на нее.
– Вы все понимаете. Эти слова очень легко понять… Небрежность, халатность, неряшливость! Это уже третий за месяц ребенок, которого мы теряем лишь из-за дурацкой некомпетентности.
Она взглянула в лица стоявших ближе всех педиатров.
– А вы где были?
Тот, что повыше, повернулся к своему коллеге и с ухмылкой сказал что-то шепотом по-румынски. Слова «tiganesc» и «corcitura» прозвучали вполне отчетливо.
Кейт шагнула к нему, подавляя в себе желание врезать прямо по густым усам.
– Я знаю, что девочка была цыганской полукровкой, дерьмо ты собачье.
Она сделала еще один шаг, и, хоть румын был дюймов на пять выше ее и фунтов на семьдесят тяжелее, он вжался в стену.
– Еще я знаю, что вы продаете выживших детей американским проходимцам, которые рыщут вокруг, – сказала Кейт педиатру, нацелив палец так, будто собиралась проткнуть ему грудь. В следующее мгновение она отвернулась, словно ее оттолкнул исходивший от него запах. – И остальные чем занимаются, я тоже знаю. – Ее исполненный отвращения голос звучал настолько измученно, что она сама еле его узнавала. – Самое меньшее, что вы могли сделать, – это спасти больше детей…
Двое стоявших у входа педиатров торопливо выскочили из ординаторской. Другие врачи тоже оставили чай и потихоньку покинули помещение. Попеску подошел ближе и сделал попытку прикоснуться к руке Кейт, но передумал.
– Вы очень устали, мисс Нойман…
– Доктор Нойман, – произнесла Кейт, не поднимая глаз, – и если, Попеску, уход в палатах не станет лучше, если еще хоть один ребенок умрет из-за небрежности, ей-богу я пошлю доклад в ЮНИСЕФ, Общество по усыновлению и спасению детей и во все прочие организации, на которых вы греете руки… Такой доклад, что вы от американцев впредь гроша ломаного не получите и ваши ненасытные друзья пошлют вас в то место, которое нынче заменяет в Румынии ГУЛАГ.
Попеску покраснел, побледнел, опять покраснел, попытался на ощупь поставить чашку на стол сзади, уронил ее, и, прошипев что-то по-румынски, шаткой походкой вышел.
Кейт Нойман постояла еще немного, по-прежнему упершись взглядом в пол, потом подошла к столу, подняла чашку и поставила ее в нишу над баком с горячей водой. Почувствовав утомление, накатывающее медленными волнами, она закрыла глаза.
– Ваша работа здесь почти закончена? – подал голос американец.
Кейт отреагировала незамедлительно. Бородатый священник все еще сидел на кушетке; его синие джинсы, серая футболка и кроссовки выглядели неуместно и несколько нелепо.
– Да. Еще неделя – и я уеду при любом раскладе. Священник кивнул, допил чай и отставил кружку с отбитыми краями.
– Я наблюдал за вами, – мягко сказал он. Кейт посмотрела на него. Она всегда недолюбливала верующих, а целомудренные попы раздражали ее больше всего. Священники казались ей бесполезным анахронизмом – колдунами, сменившими страшные маски на белые стоячие воротнички, расточающими фальшивую заботу, стервятниками, вьющимися над больными и умирающими. Кейт осознала, насколько она устала.
– А я за вами не наблюдала, – тихо сказала она, – но видела, как вы общаетесь с только что поступившими детьми. Дети к вам тянутся.
Отец О'Рурк кивнул.
– А вы спасаете им жизнь.
Он подошел к окну и отодвинул плотные шторы. Насыщенный свет вечернего солнца залил комнату, возможно, впервые за несколько лет.
Кейт моргнула и потерла глаза.
– Смотрите-ка, доктор Нойман, совсем как днем. Я бы с вами прошелся.
– Нет необходимости… – начала было Кейт, пытаясь рассердиться на него за столь самоуверенный тон, но не смогла. Эмоций у нее осталось не больше, чем заряда в подсевшем аккумуляторе.
– Хорошо, – сказала она.
Они вместе вышли из больницы навстречу бухарестскому вечеру.
Глава 8
Обычно Кейт добиралась до свой квартиры на такси уже затемно, но сейчас они шли пешком и она жмурилась от густого вечернего света, падающего на стены домов. Ей сейчас казалось, будто раньше она никогда не видела Бухареста.
– Значит, вы остановились не в отеле? – спросил священник.
Кейт стряхнула с себя задумчивость.
– Нет Фонд снял для меня небольшую квартирку на улице Штирбей Водэ. – Она назвала адрес.
– А… – произнес он. – Это прямо рядом с садом Чишмиджиу.
– Рядом с чем? – переспросила Кейт.
– Сад Чишмиджиу. Одно из моих любимых мест в городе.
Кейт покачала головой.
– Ни разу не была. – Она криво улыбнулась, – Не слишком-то много я видела с тех пор, как сюда приехала. Вне больницы я провела всего три дня, да и те проспала.
– А когда вы приехали? – спросил он. Сейчас они шли по оживленному бульвару Бэлческу и Кейт заметила, что он прихрамывает. Здесь, на тротуаре возле университета, тени были более глубокими, а воздух прохладный.
– Гм…, четвертого апреля. О Господи.
– Понимаю, – сказал отец О'Рурк. – В больнице день кажется неделей. Неделя – вечностью.
Когда они дошли до площади Виктории, Кейт вдруг остановилась и нахмурилась.
– Какое сегодня число?
– Пятнадцатое мая, – ответил священник. – Среда.
– Я обещала в ЦКЗ вернуться к двадцатому. Они прислали мне билеты. Совсем забыла, что уже так скоро…
Она тряхнула головой и обвела взглядом площадь. Позади виднелась церковь Крецулеску, вся в лесах, через которые проглядывали пулевые выбоины на закопченном фасаде. Дворец Республики на противоположной стороне получил еще более серьезные повреждения. Над входом с колоннами висели красные и белые флаги, но двери и разбитые окна были заколочены досками. Справа находился отель «Атене-палас», который функционировал, но некоторые окна зияли провалами, а строчки пулевых отверстий напоминали шрамы от иглы на коже наркомана.
– ЦКЗ, – произнес О'Рурк. – Так вы из Атланты?
– Из Боулдера в Колорадо, – ответила Кейт. – Головная контора все еще в Атланте, но несколько лет это были центры контроля за заболеваниями. Филиал в Боулдере появился сравнительно недавно.
Они пересекли площадь Виктории на зеленый свет и пошли по Штирбей Водэ. Перед отелем «Букурешты» на них налетели три цыганки, и целуя собственные руки, протягивая младенцев и похлопывая Кейт по плечу, повторяли: